Альсид Жоливе и Гарри Блаунт, купив лошадей, уже скакали по дороге, ведущей к Томску, где по логике вещей должны были сойтись все главные действующие лица этой истории.

Среди пленниц, которых Иван Огаров привел в лагерь эмира, была одна старуха, которую лишь ее молчаливость уже явственно выделяла из массы тех, кто разделял ее участь. Из ее уст никто не слышал ни единой жалобы. Она казалась статуей, символизирующей скорбь. Эту женщину, почти всегда хранящую неподвижность, стерегли усерднее, чем любую другую: за ней все время наблюдала цыганка Сангарра, хотя старухе, казалось, то ли невдомек, то ли безразлична ее слежка. Несмотря на преклонный возраст, ей приходилось идти пешком в процессии пленниц, никаких послаблений в тяготах пути она не получала.

Зато по милости провидения рядом с ней оказалось смелое и милосердное создание, будто созданное затем, чтобы понимать и поддерживать ее. Среди ее несчастных товарок эта девушка, поразительно красивая и спокойная, ни в чем не уступающая старой сибирячке, похоже, взяла на себя задачу заботиться о ней. Эти пленницы не обменялись ни одним словом, но девушка всегда оказывалась рядом со старой женщиной, когда той могла понадобиться помощь. Поначалу безмолвная заботливость незнакомки вызывала у старухи недоверие. Но мало-помалу на редкость прямой взгляд девушки, ее сдержанность и таинственная симпатия, зародившаяся между ними в их общей беде, победили высокомерную холодность Марфы Строговой. Таким образом Надя – ибо это была она – смогла, сама того не зная, возвратить матери заботы, которые она получала от ее сына. Природная доброта вдвойне воодушевляла ее. Посвятив себя служению ей, Надя нашла применение своей молодости и очарованию в том, чтобы покровительствовать старой узнице. В толпе несчастных, озлобленных страданиями, эти две молчаливые женщины, из которых одна казалась бабушкой, другая внучкой, внушали всем что-то похожее на благоговение.

Надю, после того как на переправе через Иртыш ее умыкнули шахские разведчики на лодках, препроводили в Омск. Там ее держали как пленницу наравне с прочими женщинами, которыхуспели захватить люди Ивана Огарова, в том числе и с Марфой Строговой.

Не будь Надя так сильна духом, она была бы сломлена двойным ударом, обрушившимся на нее. То, что ее поездка прервана, а Михаил Строгов убит, привело ее в отчаяние, но одновременно и возмутило. После столькихусилий, так счастливо приближавших ее к отцу, долгожданная встреча с ним отдалилась, быть может, навсегда, и в довершение всех печалей она лишилась бесстрашного спутника, которого сам Господь, казалось, послал ей на пути, чтобы привести к цели. Надя в одну минуту потеряла все. Образ Михаила Строгова, на ее глазах исчезнувшего в водах Иртыша, получив удар пики, неотступно преследовал девушку. Могли такой человек погибнуть подобным образом? Для кого Бог приберегает свои чудеса, если путь праведного и храброго, ведомого каким-то несомненно благородным предназначением, прерван из-за ничтожной случайности? Порой в ее душе гнев превозмогал скорбь. В памяти всплывала сцена оскорбления, которому ее спутник подвергся на почтовой станции в Ишиме и так странно его стерпел. У Нади вся кровь закипала при этом воспоминании.

«Кто отомстит за его гибель, если он сам уже не может постоять за себя?» – думала она.

И в глубине ее юного, девичьего сердца рождался крик: «Господи, дай мне сделать это!»

Если бы Михаил Строгов хоть доверил ей перед смертью свой секрет, тогда бы она, даром что женщина, почти дитя, могла привести к благому концу дело этого брата, которого Бог напрасно послал ей, если так скоро собирался отнять!..

Погруженная в эти мысли, Надя, понятное дело, оставалась словно бесчувственной ко всему, даже к тяготам плена.

Именно в те дни случай свел ее с Марфой Строговой, хоть она даже на миг не заподозрила, кто перед ней. Да и как Надя могла вообразить, что эта старая женщина, такая же пленница, как она сама, – мать ее спутника, которого она знала не иначе как купца Николая Корпанова? И откуда Марфа узнала бы, какие узы благодарности связывают эту юную незнакомку с ее сыном?

Поначалу Надю привлекло в Марфе Строговой что-то вроде какого-то сходства в манере держаться в этих условиях, в которых каждая из них переносила тяготы своего положения. Стоическое безразличие к физическим страданиям их повседневной жизни, презрение старой женщины к телесным невзгодам – источником всего этого для Марфы могли быть только душевные муки, равные ее собственным. Так думала Надя, и она не ошибалась. Итак, ею овладело инстинктивное сочувствие тем мучениям, которых Марфа никому не показывала, вначале Надю оттого и потянуло к ней. Этот способ противостоять беде импонировал гордойдуше девушки. Она не предлагала старухе свою помощь, а просто оказывала ее. Марфа же не давала понять, что принимает либо отвергает ее услуги. На техучасткахдороги, где идти было особенно трудно, девушка шла с ней рядом, поддерживая ее. Когда раздавали еду, старуха не двигалась с места, и Надя делила с ней свою скудную порцию. Так и тянулось для той и другой это мучительное путешествие. Благодаря своей юной спутнице Марфа смогла на своих ногах следовать за солдатами, которые конвоировали толпу пленниц, иначе бы ее привязали к седлу подобно многим другим бедняжкам, которых так и проволокли по этому скорбному пути.

– Награди тебя Бог, дочка, за все, чем ты помогаешь мне, старухе! – промолвила однажды Марфа Строгова, и это были первые слова, за несколько дней сказанные между этими двумя несчастными.

За эти дни, которые показались им долгими, как столетия, старуха и девушка, как легко предположить, должны были разговориться и поведать друг другу о своих печалях. Но Марфа Строгова из более чем понятной осторожности помалкивала, разве что обронит как можно короче словцо-другое, причем только о себе самой. Ни единого упоминания о сыне, о той злополучной встрече лицом к лицу.

Надя тоже долгое время была если не совсем нема, то по крайности очень скупа на слова, считая их бесполезными. Но все-таки однажды, чувствуя, какая передней простая и высокая душа, девушка не выдержала муки, переполнявшей ее сердце, и рассказала, ничего не утаив, обо всем, что она пережила со дня отъезда из Владимира до гибели Николая Корпанова. То, что она говорила об этом молодом купце, своем спутнике, живо заинтересовало старую сибирячку.

– Николай Корпанов? – переспросила она. – Расскажи-ка мне еще про этого Николая! Среди нынешней молодежи я знаю только одного человека, который не удивил бы меня, если бы вел себя так! А Николай Корпанов – его настоящее имя? Ты в этом уверена, дочка?

– С какой стати он солгал бы мне? – удивилась Надя. – Он, ни в чем ни разу меня не обманувший?

И все-таки Марфа, взволнованная чем-то похожим на предчувствие, продолжала задавать Наде вопрос за вопросом:

– Ты говоришь, он был неустрашим, моя девочка? И твой рассказ доказывает, что так и было!

– Да, он не знал страха, – отвечала Надя.

«Совсем, как мой сын», – твердила про себя Марфа Строгова.

И начинала снова:

– Ты еще говоришь, никакие преграды не могли его остановить, да? Он ничему не удивлялся и при всей своей силе был таким нежным, что ты словно обрела в нем не только брата, но и сестру, и что он заботился о тебе, как мать?