При помощи Шарлотты де Сов король заставил Генриха Наваррского подозревать Марго, предупредив, чтобы Наваррский не доверял жене, ибо та захочет ему насолить, узнав о его изменах, размах коих наверняка был сильно преувеличен Екатериной и ее сыном. Им хотелось создать у королевы Наваррской впечатление, что муж ее оставил, и спровоцировать ее на какие-нибудь враждебные действия против него. Ранее Марго несколько раз спасала жизнь Генриха Наваррского. Совсем недавно она помогла ему подготовить блестящую речь в защиту от обвинений в заговоре. Это было в последние дни жизни Карла IX. После Варфоломеевской ночи, когда королева-мать собралась было покончить с Генрихом Наваррским, Марго пресекла все попытки аннулировать свой брак (что развязало бы руки Екатерине в отношении зятя), сказав матери, что спит с Наваррским и что он — «муж ей в полном смысле этого слова».

Хотя Марго и вступила в брак неохотно, но в последствии она безусловно была предана Генриху. С помощью своей супруги он изучал все входы и выходы Лувра, а также возможности выжить в политическом лабиринте двора. Марго помогла мужу стать настоящим принцем, полностью освоиться при дворе. Она диктовала женские моды, придумывала новые танцы, писала стихи, хорошо пела. Все восхищались ее красотой, остроумием и достоинством. После женитьбы Генрих стал уделять гораздо больше внимания элегантности одежды, приобрел изысканные манеры и проявлял неизменное добродушие и преданность королю, продолжавшему держать его, по сути, в заточении.

После смерти любимого и любящего отца Марго, нелюбимая матерью, быстро научилась скрывать свои чувства. Ее брак с Генрихом Наваррским с первых дней был омрачен кровавыми событиями, но затем между ними возникла симпатия и преданная дружба, хотя постоянные измены мужа весьма удручали жену. Из гордости она делала вид, что эти интриги беспокоят ее лишь как фактор, подрывающий здоровье мужа, но к концу 1575 года, по свидетельству самой Марго, брак начал давать трещину под нажимом внешних сил. Несмотря на заверения супруга, что она может обращаться с ним как с братом и сохранять полное к нему доверие, Генрих начал строить планы втайне от Марго. Она писала: «Я не могла сдержать свою боль… и перестала спать с королем, моим мужем». Это стало настоящей трагедией для Марго, и жизнь ее постепенно свернула на ту дорогу, где королеву Наваррскую ожидали позор и несчастье.

В апреле 1575 года в Париж прибыла делегация от партии «Политиков», дабы представить свои требования королю. Они настаивали на издании декрета о полной свободе вероисповедания, легитимизации городов-убежищ, учреждения судов с представительством обеих религий и наказания всех виновных в Варфоломеевской резне. Когда это прочли королю, он едва сдержал гнев. Обвинив гугенотов в бесстыдстве, он сухо спросил: «Ну, что еще вам нужно?» Екатерина, не менее сына пораженная выступлением «Политиков», прокомментировала, что они держались с такой гордостью, как будто «за ними стоят пятьдесят тысяч человек, готовых к бою, а все вожди, включая адмирала, живы». Несмотря на крайнее нежелание, королева-мать не смогла избежать продолжения дискуссий, но вскоре после этого переговоры прервались. Периодические наскоки друг на друга то и дело возобновлялись, каждая сторона стремилась победить другую, но ничего решительного не происходило.

Стало ясно, что прежнее горячее стремление Екатерины заставить Генриха воевать с альянсом гугеноты-«Политики», а не вести переговоры, было форменной ошибкой. Король мог начать свое правление, заключив мир с Дамвилем, теперь же непрекращающийся конфликт делал обстановку в стране крайне неустойчивой. Микиель, венецианский посол, описывает свои наблюдения над обстановкой во Франции, и они не утешительны:

«Повсюду можно видеть руины, стада и прочая живность немногочисленны поля стоят заброшенными, многие крестьяне вынуждены оставить свои дома и стать бродягами. За все приходится платить непомерные цены… люди забыли о преданности и учтивости, ибо бедность сломила их дух и ожесточила, а иные стали злобными и кровожадными в борьбе партий и кровопролитиях. Духовенство и знать, по ряду причин, также стали жертвой суровых обстоятельств, особенно дворяне, совершенно обескровленные и в долгах. Те, в ком еще теплится жизнь — это буржуа, торговцы… да еще судьи, советники, казначеи и им подобные: они тратят мало, умеют экономно расходовать свои ресурсы и ждут, как бы ограбить остальных… Вера и правосудие пали чрезвычайно низко… Я должен сказать, что многие вовсе не заботятся о религии, но используют ее в своих целях… Деморализованный народ потерял почтение и повиновение королю, которые были прежде столь велики, что люди готовы были отдать ему не только свои жизни и всю собственность, но также и душу и честь… теперь же неподчинение королевским приказам и эдиктам стало чем-то вроде забавы».

Серьезный удар постиг Генриха III и королеву-мать, когда, в ночь на 15 сентября 1575 года, Алансону удалось скрыться из Парижа, забрав с собой пятнадцать приспешников. В надежде на примирение сыновей Екатерина убеждала Алансона никуда не убегать, но всегда обращаться к Генриху, если у него будут жалобы. Она же, в свою очередь, советовала Генриху позволить брату некоторую свободу передвижения вокруг Парижа. Теперь Генрих обрушился на мать, обвиняя ее в потакании негодному братцу, ускользнувшему у них из-под носа, без сомнения, чтобы присоединиться к «Политикам». Генрих попытался собрать силы, чтобы вернуть брата, живым или мертвым, но обнаружил, что офицеры не желают подчиняться такому приказу в отношении старшего из французских принцев, зная, какое будущее ему уготовано. Примечательно, что Алансон достиг Дре, своего удела, с относительной легкостью. Те старшие дворяне и офицеры, которые могли бы задержать герцога, либо медлили, либо вообще не собирались двигаться с места. Выступить с открытым неповиновением воле монарха было опасно, но ситуация в целом характеризует растущую непопулярность Генриха.

Из Дре Алансон разослал манифест, который повторял три основных пункта из обращения «Политиков». Он требовал созыва Генеральных штатов, изгнания из Совета иностранцев и религиозного примирения, пока не будет созван всеобщий церковный Собор. Вначале Екатерина попросту отказывалась поверить, что Алансону хватило ума провести ее. Обычно он даже солгать как следует не мог, чтобы не быть раскрытым. Хотя ловить его было слишком поздно, Екатерина поговорила с герцогом де Невером на предмет отправки пятерых-шестерых человек для похищения сына, но в конце концов решила, что справится с Алансоном самостоятельно.

В Германии Конде и Ян-Казимир направлялись к Рейну и французским границам с большим протестантским войском, чтобы объединиться с Дамвилем. Теперь, когда Алан-сон оказался на свободе, возрастала вероятность, что он возглавит движение против короля, и ситуация становилась критической. Первая встреча Екатерины с сыном состоялась между Шамбором и Блуа 29-30 сентября. Увидев, как мать выходит из кареты, герцог Алансонский спешился и направился к ней. Он встал перед нею на колени, она же обняла его. Первый день прошел в слезных изъявлениях любви между матерью и сыном, наконец Екатерина попыталась упомянуть о делах, которые привели ее сюда. Прежде чем переходить к обсуждению своих требований, Алансон настоял на том, чтобы, в качестве жеста доброй воли, были немедленно освобождены Франсуа де Монморанси и маршал де Косее. 2 октября Генрих неохотно согласился выполнить срочный приказ Екатерины и отпустил пленников.