Среди немногих остававшихся у меня вещей была крошечная кожаная ладанка, которую я носил на шее, рядом с нательным крестом. Точнее, это был просто наглухо зашитый кожаный футляр с ключом. Простым металлическим ключом. Старомодным, такие почти всюду и давно вышли из употребления, уступив место магнитным или чиповым карточкам.

Идти мне предстояло недалеко. До ближайшей камеры хранения, где гражданам сдавались, в зависимости от потребности, «места» – от небольшого сейфа до целого ангара, если потребуется.

Я отпер ключом входную дверь. Отыскал нужную ячейку.

Конечно, цифровые замки и коды были бы надежнее, но... наверное, мы тут немного старомодны, даже когда быть старомодным никак не рекомендуется.

Замок отпирался тем же ключом, что и вход. Разумеется, другие ячейки отомкнуть им я не мог.

Снятая незадолго до моей вербовки ячейка была почти пуста. Там лежал только один простой, дешёвый мобильник.

Я быстро набрал номер. Выждал пять гудков. Дал отбой. Позвонил снова. Ещё пять гудков. И вновь разорвал связь.

Всё.

Дело сделано.

Я не собирался искушать судьбу и таскаться по главным улицам и площадям города. Всё-таки слишком многие тут должны были помнить вступление Руслана Фатеева в ряды доблестных Вооружённых сил. Я шёл всё дальше и дальше, от центра к предместьям, не чувствуя усталости, не замечая ни голода, ни жажды, и смотрел, смотрел, смотрел...

Город изменился. Словно бы расправил плечи, сбросив постылую давящую тяжесть. Нигде не осталось даже и следа Орла-с-Венком-и-Солнцем. Я нарочно сделал крюк, чтобы зайти на Соборную площадь, к приснопамятному «Штабу гарнизона Вооружённых сил Империи, планета Новый Крым» – меня влекло туда, как в старых сказаниях злодея неудержимо тянет на место преступления.

Над мрачным зданием красноватого гранита больше не вилось красно-чёрное знамя с белым кругом посредине. Не расправлял наглые крылья заносчивый орел, позаимствованный у римских легионеров. На фасаде, над узкими щелями окон-бойниц виднелись не до конца ещё отчищенные следы копоти – здание горело, но, похоже, не слишком пострадало. У входа на ступеньках лениво устроилось трое патрульных – совсем молодые мальчишки, почти что подростки, лет по пятнадцать-шестнадцать, не больше. Видно было, что они донельзя гордились полученными карабинами. Хорошо ещё, подумал я, если из этих музейных экспонатов на самом деле можно стрелять и у них не пропилены стволы.

В самом здании, похоже, шёл ремонт. Я постоял некоторое время, понаблюдал за неспешной суетой пожилых рабочих (все, как один, носили на левом рукаве бело-сине-красную повязку), привычно перекрестился на золотые купола собора и...

И совсем уже собрался идти, когда вдруг подумал – а что сделалось с той блондинкой-вербовщицей? Выжила? Или нет? Сдалась ли она на милость победителей, просила ли пощады – или молча и ожесточённо отстреливалась до последнего патрона, хладнокровно послав последнюю пулю себе в висок?..

Я шагал дальше и отчего-то думал о ней. И о других, оставшихся на планете, после того, как «Танненберг» ушёл с неё в дальний бросок к Омеге-восемь. Наши новокрымчане ни за что не тронули бы офицерских жён и детей, оставшихся на планете, но вот за госпожу Дариану Дарк я бы не поручился.

Сам Новый Севастополь казался праздничным и чуть ли не беззаботным. Однако среди прохожих преобладали пожилые, очень многие в полувоенном, с трёхцветными повязками на рукавах. Многие магазины, особенно торговавшие дорогой мебелью или престижными машинами, катерами и прочей техникой для богатых, закрылись. У продуктовых лавочек, так до конца и не уступивших натиску универсальных магазинов, я с удивлением увидел очереди – молчаливые очереди женщин. Ничего подобного на Новом Крыму я не помнил – и не только я. Не помнили даже неофициальные, наиболее правдивые и неангажированные «Хроники Новой России»

Я заметил, что на меня начинают коситься. Само собой – здоровый молодой парень, а без трёхцветной повязки. Что, он, значит, вроде как не с нами?..

Я поспешил убраться с центральных улиц.

...Ночь я встретил за городом. У меня хватало денег, имперских марок, однако первые же наблюдения около магазинов Нового Севастополя дали мне понять, что использовать это богатство тут нельзя. Госпожа Дариана Дарк успела ввести в обращение новую валюту.

Ну что ж, не станем искушать судьбу.

Я шагал и шагал. Остров, на котором стоит Новый Севастополь, относительно невелик: на хорошей машине за два дня замкнёшь круг по Прибрежному шоссе. Чуть в глубине от берега, в лесистых предгорьях, стоял наш дом. Час скоростной магистралью до столицы. Мама никогда не любила «шум большого города», многие богатые люди селились далеко за пределами Нового Севастополя. Я знал почти наверняка, что отец сейчас там.

Девяносто километров по родным местам, где знаешь каждую тропку – пустяк для тренированного человека. Я одолел это расстояние за три дня. Шел ровным, сберегающим силы шагом. Не надрывался. На четвёртый день, к вечеру (это была по местному календарю пятница) – я вышел к ограде нашей усадьбы.

Я не был тут больше двух лет. На первый взгляд – ничего не изменилось. Ухоженные газоны и альпийские горки, ровные, посыпанные жёлтым песком дорожки. Причудливые башенки и эркеры, крытые террасы – даже громадный самовар, вокруг которого собиралась вся семья в прежние счастливые времена, всё так же сверкал в лучах заходящего светила начищенными до нестерпимого блеска крутыми медными боками

Я долго стоял, притаившись в тени кустов сирени. По усадьбе лениво бродили псы. Я узнал почти всех – за исключением одного, совсем ещё молодого. Время от времени собаки косились в мою сторону, но, само собой, не подавали голоса – ведь я же был хозяином.

Стемнело. Ночи на Новом Крыму всегда ласковые и теплые, с недальнего моря тянет лёгким ветерком, издалека доносятся гудки громадных контейнеровозов, швартующихся в порту. Они подошли от дальних островов, привезли мороженых и живых ползунов – раз на планету до сих пор ходят «лайбы», они должны и что-то увозить обратно. Полагаю, мой одноглазый знакомый делает сейчас неплохие деньги на контрабандных ползунах, а в лучших ресторана Берлина невозмутимые метрдотели хладнокровно отвечают завсегдатаям, высокопоставленным имперским чиновникам и придворной аристократии, что у них ничего никогда не переводится, несмотря ни на какие неожиданности.

В окнах дома не зажигался свет.

Я взглянул на часы. Пора.

...Псы радостно бросились ко мне. Завизжали, крутясь у ног и норовя лизнуть в лицо. Я позволил им это – никогда не понимал, почему люди брезгуют. Для преданного тебе существа – это едва ли не единственный способ выразить свою бессловесную любовь

Дверь не заперта. Я одним духом взлетел на второй этаж, стараясь не смотреть по сторонам – слишком много воспоминаний бы нахлынуло тотчас.

В кабинете отца окна были плотно зашторены.

– Здравствуй, – сказал я, входя.