А сейчас, как рассказать этому человеку, которого он в принципе не имел права привлекать, впутывая в сети безумия и криминала, о своем личном перерождении в существо, в котором нет места более для рассуждений и сожалений о виновности, и не виновности. Как объяснить, что год назад погибшая девочка, чья-то дочка, им не замеченная, не жертва принесенная на какой-то алтарь, а просто халатность, да и кто может позволить кому-то решать: кому жить, а кому умирать.

Как объяснить, что эта, поначалу, казавшейся косвенной вина в смерти ребенка, не имеющая злого умысла, да и вообще никакого смысла, отобрало у кого-то дорогое чадо! И как он после этого может говорить о своих потерях или о имеющихся причинах убивать – есть ли они вообще, и имеет ли кто-нибудь право на месть или наказание таким образом, как совершенное сегодня, из ныне живущих. «Сотый» осознавал, что все эти мысли из его недалекого прошлого – теперь они не трогают его.

Все это утопия, не имеющая к нему никакого отношения! Не важно, что произошедший с утра перелом, перед самыми выстрелами, перелопатил всю его душу – важно, что он больше не слышал ее голоса. Не было больше больно или обидно, уже отсутствовало разочарование, появившееся по началу из-за не пришедшего облегчения, после постигшего расстрелянных наказания. Что-то произошло и сильно напугало, но постепенно привыкая, и пытаясь анализировать себя изнутри, он постоянно на каком-то этапе утыкался в стену – непреодолимую и невидимую. И страшно было не из-за отсутствующего выхода, а из-за того, что его – Алексея Шерстобитова, человека, который не мог и не должен был стать таким, поиск такового вообще перестал его беспокоить, по крайней мере, сегодня…

…После выполненной «Санчесом» команды инициации свето-звуковой гранаты, взрыв, которой «выключил», ничего не подозревающих людей минимум на пол минуты, он начал методично их расстреливать, начиная с «Грини».

Странная мысль посетила стрелка, именно за мгновение до этого. Он смотрел, буквально с расстояния пяти метров на своего злейшего врага, не желал думать не о чем более, кроме точки, которую обязан был поставить. Сколько судеб покалечено, в том число и его, «старлея», и самого Гриши, и еще многих…, он больше не позволит!

Но, всплывший образ «Седого», и понимание, что Барятинский все же в обойме, пусть и на два фронта…, но он не мог простить, а точнее перебороть злость и неприязнь к человеку, имевшему вину в смерти его родных! Вину не ощущаемую, не признанную, не важную, не расскаянную, но признанною необходимостью… – необходимостью, убившей две его семьи!

Что-то обожгло изнутри, и почему-то заставило опустить ствол пулемета чуть ниже… Грудо-полосная область покрылась несколькими маленькими, краснеющими на глазах точками, по своим местоположениям, избегающими попадания в жизненно важные органы… – «Солдат» все же оставил, хоть и один микроскопический, но шанс… Этого он не сможет объяснить себе всю свою оставшуюся жизнь.

После первых выстрелов все присутствующие оказались на полу сбитые потоком воды, ринувшимся из разбитого гигантского аквариума. Он сам еле устоял, они же не смогли подняться, потеряв слух, зрение и ориентацию, оглушенные не слышали звуков выстрелов и ослепленные не видели стреляющего. Никто из них даже не подумал о сопротивлении и лежа на полу получал свои порции в граммах.

Ему не было стыдно за такое неравное противостояние, ибо таким же оно было и в момент гибели любимых им людей. Только убийцами тогда были те, кто сейчас барахтался в потоках воды, разбавленной их своей же кровью.

Пули проходя сквозь в тела, рикошетируя от гранитного пола, и уже изменившие свою форму, скорее напоминавшую уже бесформенные куски металла, впивались в другие тела, уродуя все на своем пути, разрывая в буквальном смысле все, попадающееся, от обшивки мебели, до одежды и кожных покровов человеческих организмов. Почти сотня патронов разрядилась вылетающими пулями, посылающимися по траекториям, обозначенным его руками и гневом, впервые он видел вблизи не только предполагаемое место попадание, но и саму, моментально образующуюся рану – одну за другой, одну за другой и, казалось, этому не будет конца, пока вдруг это все не затихло.

Зачем то «Сотый» перезарядил пулемет и продолжил. Троих он оставил среди них живыми – «Осю», Тарцева и еще какой-то неизвестного типа… Зачем он это сделал? По всей видимости, так запланировал до этого.

На половине второго магазина он осекся и вспомнил о том, что не один! Дело было уже сделано и его плоды необходимо было показать. Лицо, повернувшегося Макса, не было со взглядом растерянности от представившегося взору, но скорее с вопросом: «Ну как я тебе?». Постепенно осознанность увиденного им, изменило эту фразу на более приземлённую: «И это все мы?». Но если его друг испытывал какие-то эмоции – это было видно после по дребезжавшему голосу, тремингу в руках и не находящим твердой опоры бегающим глазам.

«Солдат» не испытывал ничего, кроме ощущения рационально делающегося…, а еще точнее – уже сделанного, от него пронизывающе веяло холодом и ощущением неудовлетворенности, как от гранитной скульптуры, стоящей тысячелетие, и вдруг сдвинувшейся с места.

Лишь через пять минут после выстрелов Корсаров позволил себе расслабиться или скорее всего до его разума начало доходить не только содеянное, но и вся мера опасности, которой он подвергался. «Сотый» же желал молчать и его уже совершенно не заботило происшедшее с утра. Все что он делал, исходило из необходимости помочь другу. Это стало аксиомой и Алексей выбивался из сил что бы вспомнить, что он сам когда-то испытывал в подобной ситуации.

Теперь, вкратце рассказав постигшую каждого из убитых участь, он поинтересовался, в свою очередь:

– А тебя то, Макс, что больше всего задело или поразило?

– Уффф… Честно говоря, проще сказать, что не зацепило! Хм…, а ты знаешь, что у тебя цвет глаз изменился…, вот тот вот взгляд…, когда я повернулся… – ух и взгляд! Вот его я больше всего и запомнил… Какой-то ты, прям не ты…, бррр…, до сих пор мурашки под кожей… Странно как-то…, но вот именно от этого!

– Да ладно…, может давление?…

– Не знаю давление, шмавление! Вчера вот у тебя такого вот взгляда отсутствующего не было… Ты сам то хоть рад, а то морда каменная?

– А какая, друг мой, она еще должна быть? Может быть…, может быть… Ну представь…, что я вместе с потерей, сначала Ии…, ну иии…, теперь Милены…, почувствовал свою кончину, что ли…

– Ты чо, Лелик, гонишь что ли?! Давай завязывай…

– Тыыы не пооонял, а что бы объяснить…, да нет я не смогу…

– Ну ты хоть попробуй, чай я не тупой, вместе и разберемся, а то ведь и до… того… ку-ку, не далеко…

– Голос души своей я перестал чувствовать… неее слыыышууу – не чувствую… Исчезло то, что раньше казалось бесценным, но только сейчас настоящая бесценность осозналась… Понимаешь, когда пропала?… Ну что позволяло бояться что ли, опасаться…, не давало что-то переступить…

– Фуууу ты – эко невидаль, у нас так в России каждый второй живет, а чем выше по иерархической лестницы, тем меньше переживают об этой потери «опасения». А кто у кормила… там, где чины распределяют, да и сами, так сказать…, эти чины, от мала до велика. Я вот пока свой ЧОП оформил… – да ну об этом – надоело. Да и потом, не верю я, что самый душевный из моих друзей, у которого все по-настоящему, вот так «обезвожился».