о чем я говорю?.. Но, как видишь, я ни в чем не раскаиваюсь! Даже перед той старушкой. — Она с вызовом смотрела на него, но вдруг громко всхлипнула, и едва не заревела, заговорила гундосо: — И не собираюсь раскаиваться. Ничуточки. Я считаю, что поступила правильно…

— Ты все врешь! — помотал он головой.

— Нет, не вру… — Она раскрыла сумочку, вытащила пачку стодолларовых купюр, перетянутую поперек тонкой резинкой. — Вот смотри, если не веришь.

Сошников некоторое время стоял неподвижно, вперившись в деньги. Потом сделал шаг в сторону, оперся рукой о неплотно прикрытую дверную створку, так что щелочка, сквозь которую из коридора пробивался свет, исчезла, стало темнее — теперь только фонарь под колпаком в стороне подсвечивал им. Сошников машинально поболтал бутылкой и, запрокинув голову, стал пить. Но, вероятно, вино ему теперь давалось тяжело, пил он крохотными глотками, через силу. В бутылке осталась еще половина. Оторвавшись, посмотрел на Нину с каким-то наивным удивлением:

— Но почему ты взяла?

— А почему ты отказываешь мне в таком праве? — тихо сказала она. — Почему другим можно брать, а мне нет? Ты же сам зарабатывал на проекте! Почему ты не отказывался от денег?

— Да, не отказывался… — Он поник головой, потом повторил нудным голосом: — Да, не отказывался… — И опять поднял на нее недоумевающие глаза: — Но ведь ты совсем другая, я про тебя всегда думал, что ты — святая…

— Я — святая? — Она как-то совсем необычно для себя, с некоторой даже злостью рассмеялась. Помолчала и немного с обидой проговорила: — Почему ты так решил?.. Почему вы все говорите всякие глупости про меня?.. Когда я давала повод, чтобы обо мне так говорили?.. Почему?.. Игоречек, почему вы держите меня за дурочку?.. Я никогда не была святой и никогда не буду… Я маленькое и грешное существо, ты даже представить себе не можешь, какие пустяки меня иногда радуют и представить себе не можешь, какая я бываю… нехорошая и порочная. Да, порочная! Мне, может быть, получить эти деньги было важнее всего на свете… Хочешь знать правду? Я сама, как только случайно узнала, что он продал дом, сама прибежала к нему сегодня утром и, считай, вымолила у него эти деньги… Потому что я подумала: как же так, я опять останусь у разбитого корыта, а помочь — никто никогда ничем мне не поможет. Одни только разговоры…. Вокруг всегда так много хороших друзей. Но никому нет дела ни до меня, ни до Ляльки. — Голос ее сорвался, она заплакала: — Всем вам нужно от меня всегда только одно…

— Тщщ… — пошатываясь, сказал он. — Мне от тебя ничего не нужно.

Он, не допивая оставшееся пойло, отбросил бутылку за крыльцо в пожухлую осеннюю крапиву.

И в это самое время испуганный женский голос за спиной заставил Сошникова обернуться навстречу пожилой женщине в большом длинном пальто и в меховой шапке под кубанку.

— Ниночка?.. Что это ты!..

— Ничего, Лариса Алексеевна, — со слезами в голосе проговорила Нина. — Идите домой, у меня все хорошо.

— Но ты плачешь…

— Это ничего, это так.

— А где же Лялечка? — все более твердеющим языком сказала соседка — ее все-таки порядком напугал спутник Нины, у которого лицо было слишком злобным.

— Ляльку я в пятницу вечером заберу… У меня все хорошо, Лариса Алексеевна.

— А что вам, мадам, собственно надо? — вычурно заговорил Сошников. — Вас же просят идти домой. Вы разве не видите, что люди разговаривают? И так беспардонно влезаете!

Женщина словно присела и так — на подогнутых ногах, бочком просочилась мимо Сошникова, ошеломленно глядя на него снизу вверх, юркнула в дверь. Слышно было: там, по коридору, она буквально побежала.

— Будь ты проклята… — Сошников развернулся и, сильно шатаясь, пошел прочь.

— Игорь, подожди… Зачем же так! — надрывно сказала Нина.

Он не остановился, скрылся в темноте. Нина всхлипнула. Постояла некоторое время и наконец тихо вошла в дом, прошла по коридору на цыпочках. По пути услышала у соседей голоса. Братья Перечниковы не думали ложиться, но и не буйствовали, о чем-то спокойно рассуждали.

Возле своей двери стала искать ключи: перекладывала вещички в сумочке: телефон, косметичку, диктофон, кучу ненужных бумажек, своих и чужих визиток, отмечая про себя, что надо, наконец-то, в сумочке навести порядок, пачку с долларами задержала в руке. Раз переложила, заодно как-то медленно со странным чувством ощупав деньги. Второй раз переложила и, наконец, поняла, что прикосновение к деньгам, как-то особенно поскрипывающим, странным образом успокаивает ее — именно это бархатное поскрипывание — специально, что ли, так устроенное в купюрах — успокаивало. Отыскала ключ на самом дне сумочки и хотела уже открыть дверь, но в последний момент передумала, положила ключ назад и, тихо ступая, вернулась к крайней двери, осторожно постучалась. Оттуда глухо сказали:

— Открыто, епт…

Она помешкала, но все-таки толкнула дверь.

— Ба, Нинуля… — Петр Петрович стоял посреди комнаты.

После того, как несколько месяцев назад братья похоронили свою матушку, они сильно изменились: все чаще Петр Петрович и Андрей Петрович появлялись чисто выбритыми и трезвыми. Вот и теперь Петр Петрович являл собой чинность и вдумчивость. Огромный, в теплых шароварах, в толстовке, в меховой жилетке расхаживал по комнате, заложив руки за спину.

— Что случилось, солнышко?

Она вошла, прикрыла за собой дверь, заговорила тихо, чтобы ненароком кто из соседей, случайно оказавшись в коридоре, не услышал ее.

— Петр Петрович, Андрей Петрович… — Она кивнула и старшему брату Перечникову, маленькому темноликому крепышу, который восседал за столом. — Простите, что я так поздно…

— А кто же тебя обидел? — строго перебил Петр Петрович.

— Кто обидел?! — взъярился Андрей Петрович и чуть не подпрыгнул за столом.

— Никто меня не обидел.

— Как же не обидел, если я вижу, что все твое личико заплакано и такое смятение в глазках.

— Нет-нет, я вам говорю правду… — Она опустила глаза. Почувствовала, что предательская слезка побежала по щеке, кулачком украдкой стерла ее.

— Э-э, ты какая… — жалостливо сказал Петр Петрович.

Андрей Петрович встал за столом:

— Нинулька, ты чего ж… Ты только скажи. На ремни порежу!

— Нет-нет, у меня все хорошо…

— Так ты проходи, что же ты в дверях, — Петр Петрович горой навис над ней, взял за плечи, повел к столу. — И расскажи-ка все как есть. Не таись… А будешь ли чаю?

— Нет, нет, — мотала она головой. Уселась на стул и вдруг подняла на него глаза: — Петр Петрович, если можно, если у вас есть, налейте мне выпить маленькую стопочку. — И тут же стушевалась. — Вы не подумайте ничего такого. Но я подумала, что если