— Почти новый! — убеждал старик.

— Откуда?

— С помойки. Откуда же еще? Иду, смотрю — машину кто-то выкинул. Все же теперь импорт покупают. Разобрал. Я ведь до пенсии главным инженером был. Награды правительственные имею. Четырнадцать изобретений. Разобрал. Подшипник как новенький. Думаю — надо взять. Пригодится. Нет ведь ни одной, самой никчемной вещи, которая кому-то вдруг не понадобилась бы. Надо только дождаться…

— А гвоздь старый кому может понадобиться?

— Бог знает… Может, человек руки на себя решил наложить и новый гвоздь ему искать недосуг… Я вам в газетку заверну. Там, кстати, статья интересная о том, почему Америка в следующем веке сдохнет, а Россия будет процветать. Рекомендую!

«Ну вот тебе, Тапочкин, и ответ на вопрос — почему? Нет ненужных вещей — надо только дождаться. Значит, дождался».

Вернувшись домой, Башмаков без помощи Анатолича собственноручно поставил подшипник и собрал машину.

— Тапочкин, ты к старости становишься образцовым мужем! — восхитилась Катя. — Я тебя уважаю! А чего ты сегодня такой задумчивый? Влюбился, что ли?

— Влюбился…

— Посмотри мне в глаза! Сердце опять?

— Немножко… Но уже прошло.

После обеда он тайком нашел среди Дашкиных книг брошюрку под названием «Молодоженам под подушку». Эту книжку ей подарила на свадьбу длинная Валя, но Дашка только хмыкнула: мол, помощь запоздала — и сунула ее между пластинок. Олег Трудович отыскал главку «Дефлорация» и прочитал:

«…Акт дефлорации психологически остро воспринимается девственницей. Диапазон испытываемых при этом переживаний чрезвычайно широк — от панического страха и ужаса перед изнасилованием до радостно-благодарного чувства отдачи любимому человеку…»

— «Чувства отдачи»… Писатели хреновы! — крякнул Башмаков и захлопнул книгу.

Утром в понедельник Олег Трудович поехал в торговый центр и довольно долго ждал представителя «Оливетти». Эти итальянцы, несмотря на свой капитализм, всегда опаздывали. Потом разбирались с банкоматом, составляли акт. Наконец Башмаков отправился в банк, по пути все больше склоняясь к мысли, что лучше, пожалуй, не лезть ему в этот омут с чертями девичьей невинности, а как-нибудь отшутиться или отсерьезничаться. Пришлось ловить машину, потому что трамваи выстроились в длинную неподвижную очередь. Запыхавшись, он влетел в комнату и первое, что увидел — совершенно пустой Ветин стол. Чуть светлел круг от унесенного компьютера.

— А где Вета? — опешил Олег Трудович.

— Ушла и не вернется, — хихикнул Игнашечкин.

— Куда ушла?

— В другую комнату, — не отрываясь от фальшивой бумажки, объяснила Тамара Саидовна.

— Конечно, разве может дочь такого человека сидеть с нами, вахлаками? — съязвил Гена.

— Не переживай, Олег, — успокоила добросердечная Гранатуллина, — обедаем сегодня всей комнатой!

— В последний раз! — добавил Игнашечкин.

И Башмаков, тайком утерев холодный пот со лба, понял наконец-то, что его участие в Ветиной судьбе неизбежно. За обедом Гена вполголоса рассказывал Башмакову о пятничных событиях в банке. Оказывается, грянул жуткий скандал. Президент Юнаков, в очередной раз подлечив печень, вернулся к исполнению обязанностей. И вдруг начальник службы безопасности Иван Павлович (Гена при этом значительно поглядел на Гранатуллину) положил ему на стол расшифровки телефонных разговоров Малевича. Оказалось, Малевич давно подсиживал Ивана Павловича, чтобы внедрить своего начальника службы безопасности, а однажды даже грозил заслуженному чекисту: уходи сам, пока не поздно. Иван Павлович запомнил…

Во время этого шепотливого Гениного рассказа Башмаков и Вета встретились взглядами. В ее глазах был вопрос, в его глазах ответ. У девушки задрожали губы.

— …А Малевич, скотина… — продолжал Гена.

Оказывается, в отсутствие шефа он готовил переворот, созванивался с членами наблюдательного совета, крупными акционерами, обещал в обмен на поддержку кредиты под минимальные, почти никакие, проценты. Согласно разработанному плану, Юнакову должны были во время ежегодного собрания акционеров предъявить обвинение в том, что, мол, он все подрядные работы по строительству нового здания отдал своему сыну от первой жены, в результате чего здание получилось такое дорогое, точно возвели его из паросского мрамора и уральского малахита. Собирались припомнить и триста тысяч, выброшенных буквально мышу под хвост…

Но Юнаков, свежий, энергичный, обновленный по новейшей восстановительной методике, которой, говорят, пользуются некоторые пьющие принцы и монархи, прочитал расшифровку и встал на дыбы. Он срочно вызвал Корсакова и затребовал все материалы по закупкам банкоматов и программного к ним обеспечения.

— Заседание завтра в десять часов, — торжественно объявил Гена и посмотрел на Вету. — А что твой папа по этому поводу думает?

— Не знаю. Мы на эту тему не разговариваем.

— Том, а что Иван Павлович говорит? — не утихал Игнашечкин.

— Не знаю. Мы на эту тему не разговариваем…

— Да ладно уж, секретницы!

Когда возвращались из столовой, Вета и Башмаков немного отстали. Некоторое время они шли молча.

— Когда? — наконец спросил Башмаков.

— Завтра. Я целый день буду дома. Я целый день буду ждать.

— Я тоже буду ждать… — он незаметно пожал ей руку.

Пальцы у девушки были ледяные.

Следующим утром, собираясь на работу, Олег Трудович надел новые трусы и майку — индийские, темно-вишневого цвета, купленные недавно Катей. Брился он тщательнее, чем обычно, даже ножничками отрезал высовывавшиеся из ноздрей волоски. Постриг заодно и ногти на ногах. Выбирая галстук, Башмаков улыбнулся и снял с планочки тот, изменный, от Диора. Приложил к груди, но повязывать не стал.

По пути он купил пачку мятной жевательной резинки. До обеда Башмаков еле сумел занять себя, сделав внеплановую профилактику двух счетных машинок. Потом примчался возбужденный Гена и стал рассказывать про заседание правления, про то, как Малевич отбивался и даже поначалу перешел в контрнаступление, но потом выступил Корсаков, привел цифры… И понеслось! Но до самого конца было все-таки неясно, чем все закончится. Ведь никто не знал, что скажет Аварцев.

— И что сказал Аварцев?

— Ничего. Просто показал большим пальцем вниз, как гладиатору… И все! И нету больше Малевича! Нету. Надо выпить!

— У меня сегодня английский, — покачал головой Башмаков.

— Ладно, спикай! Найдутся настоящие друзья — чокнутся со мной в честь такого дня. Малевича сожрали! Какой-то ты сегодня, Трудыч, странный!

— В каком смысле?

— Не знаю. Помнишь, как Штирлиц шел по коридору к Мюллеру?

— Помню.

— Вот, ты сегодня как тот коридорный Штирлиц…