– Мачеха, – сказал Сэм, – как поживаете?

– Наверно, это какой-нибудь Уэллер! – воскликнула миссис Уэллер, не очень-то приветливо разглядывая лицо Сэма.

– Думаю, что так, – сказал невозмутимо Сэм, – и надеюсь, этот-вот преподобный джентльмен простит меня, если я скажу, что хотел бы я быть тем самым Уэллером, который имеет счастье называть вас своей, мачеха.

Этот комплимент был двойным зарядом. Подразумевалось, что мистер Уэллер – особа весьма приятная и что у мистера Стиггинса клерикальная наружность. Он сразу произвел впечатление, и Сэм, на этом не останавливаясь, подошел к мачехе и поцеловал ее.

– Убирайтесь! – сказала миссис Уэллер, отталкивая его.

– Стыдитесь, молодой человек! – сказал джентльмен с красным носом.

– Ничего обидного, сэр, ничего обидного! – отозвался Сэм. – Впрочем, вы совершенно правы – не годится так делать, если мачеха молода и хороша собой, не правда ли, сэр?

– Все это суета, – сказал мистер Стиггинс.

– Ах, это верно! – сказала миссис Уэллер, поправляя чепец.

Сэм тоже так думал, но промолчал.

Заместитель пастыря, казалось, был далеко не в восторге от появления Сэма, а когда рассеялось первое возбуждение, вызванное комплиментом, даже у миссис Уэллер вид был такой, словно она могла обойтись без него, не испытывая ни малейшего неудобства. Однако Сэм был здесь, и так как его нельзя было приличным образом выставить за дверь, то все трое уселись пить чай.

– А как поживает отец? – спросил Сэм.

Услышав этот вопрос, миссис Уэллер воздела руки и закатила глаза, будто тема была слишком мучительна, чтобы ее затрагивать.

Мистер Стиггинс застонал.

– Что такое с этим джентльменом? – осведомился Сэм.

– Он скорбит о пути, по которому идет ваш отец, – ответила миссис Уэллер.

– О, вот как! Неужели? – сказал Сэм.

– И у него есть на то основания, – с важностью добавила миссис Уэллер.

Мистер Стиггинс взял еще гренок и тяжко застонал.

– Он ужасный грешник, – сказала миссис Уэллер.

– Сосуд гнева! – воскликнул мистер Стиггинс.

Он откусил большой кусок гренка и снова застонал.

Сэм ощутил настоятельную потребность дать преподобному мистеру Стиггинсу какой-нибудь повод для стонов, но сдержал свои чувства и только спросил:

– Что же натворил старик?

– Натворил, вот именно! – подхватила миссис Уэллер. – О, у него каменное сердце! Каждый вечер этот превосходный человек, – не хмурьтесь, мистер Стиггинс, я не могу не сказать, что вы превосходный человек, приходит и просиживает здесь часами, а на него это не производит ни малейшего впечатления.

– Вот это странно, – сказал Сэм. – На меня это производило бы очень сильное впечатление, будь я на его месте, я в этом уверен.

– Дело в том, мой юный друг, – торжественно сказал мистер Стиггинс, что у него черствое сердце. О мой юный друг, кто бы мог противостоять мольбам шестнадцати наших любезнейших сестер и отклонить их просьбу о пожертвовании для нашего благородного общества, которое снабжает негритянских младенцев Вест-Индии фланелевыми жилетами и душеспасительными носовыми платками!

– А что такое душеспасительный носовой платок? – спросил Сэм. – Я никогда не слыхал о таких предметах.

– Платок, который соединяет удовольствие с назиданием, мой юный друг, – ответил мистер Стиггинс, – платок, на котором отпечатаны избранные изречения с картинками.

– Знаю! – сказал Сэм. – Этакие платки развешаны в бельевых магазинах, н на них напечатаны просьбы о подаянии и все такое?

Мистер Стиггинс принялся за третий гренок и утвердительно кивнул головой.

– Так он не пошел на уговоры этих леди? – спросил Сэм.

– Сидел и курил свою трубку и назвал негритянских младенцев... как он их назвал? – осведомилась миссис Уэллер.

– Маленькими мошенниками, – ответил глубоко огорченный мистер Стиггинс.

– Назвал негритянских младенцев маленькими мошенниками, – повторила миссис Уэллер.

И оба испустили стон, вызванный зверским поведением старого джентльмена.

Великое множество прегрешений подобного же рода могло бы еще обнаружиться, да только все гренки были съедены, чай стал очень жидок и Сэм не выражал ни малейшего желания уйти, а потому мистер Стиггинс вдруг вспомнил о весьма важном свидании с пастырем и удалился.

Едва была убрана чайная посуда и зола выметена из камина, как лондонская карета доставила мистера Уэллера-старшего к двери дома, ноги доставили его в буфетную, а глаза возвестили о присутствии сына.

– Эй, Сэмми! – воскликнул отец.

– А, старый греховодник! – крикнул сын.

И они обменялись крепким рукопожатием.

– Очень рад тебя видеть, Сэмми, – сказал старший мистер Уэллер, – но как ты поладил с мачехой – это для меня тайна. Дал бы ты мне этот рецепт, вот все, что я могу сказать.

– Тише, старик! – сказал Сэм. – Она дома.

– Она не услышит, – возразил мистер Уэллер, – после чаю она всегда отправляется вниз и ругается там часа два; стало быть, мы сейчас промочим горло, Сэмми.

С этими словами мистер Уэллер приготовил два стакана грогу и извлек две трубки. Отец и сын уселись друг против друга: Сэм по одну сторону камина, в кресло с высокой спинкой, а мистер Уэллер-старший по другую, в мягкое кресло, и оба стали наслаждаться со всей подобающей серьезностью.

– Был здесь кто-нибудь, Сэмми? – бесстрастно спросил мистер Уэллер-старший после продолжительного молчания.

Сэм выразительно кивнул.

– Молодец с красным носом? – осведомился мистер Уэллер.

Сэм снова кивнул.

– Любезнейший он человек, Сэмми, – сказал мистер Уэллер, энергически дымя трубкой.

– Похоже на то, – отозвался Сэм.

– Ловкач по денежной части, – сказал мистер Уэллер.

– Вот как? – сказал Сэм.

– В понедельник берет взаймы восемнадцать пенсов, а во вторник приходит за шиллингом, чтоб для ровного счета было полкроны; в среду приходит еще за полкроной, чтобы для ровного счета вышло пять шиллингов; и все время удваивает, пока не доберется до пяти фунтов, вроде как эти расчеты в учебнике арифметики о гвоздях и лошадиных подковах, Сэмми.

Сэм кивком головы дал понять, что припоминает задачу, на которую сослался родитель.

– Вы так и не подписались на фланелевые жилеты? – спросил Сэм после новой паузы, посвященной куренью.

– Конечно, нет! – ответил мистер Уэллер. – На что нужны фланелевые жилеты юным неграм за океаном? Но вот что я тебе скажу, Сэмми, – добавил мистер Уэллер, понижая голос и перегибаясь через каминную решетку, – я бы подписался с удовольствием на смирительные рубахи кой для кого здесь, на родине.