Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему же одному? Двоим, — послышалось из-за спин. И снова толпа расступилась, выпуская Осокина, ведущего за руку Наташу.
— Значит, обоим, — констатировал круглолицый.
— Товарищи, — Осокин оглянулся — По приказу этого человека были убиты двое. Михаил, — он обернулся и наткнулся на потухший, безучастный взгляд Марины, — и милиционер Володя. Вы должны их помнить. Они были вместе с нами с самого начала. Вот этот человек. Он отдал приказ! — Осокин ткнул пальцем в круглолицего. — Товарищи, вы свободны. Мы сейчас все вместе выйдем на улицу, погрузимся в автобус и покинем город. А этого человека надо арестовать, и пусть им занимается милиция.
Круглолицый усмехнулся, забросил руки за спину.
— Надо же, — пробормотал он. — Уцелели, да еще и вернулись. Не ожидал. Ну что же, это не меняет сути дела. По вашей вине приговорены к казни через повешение трое воспитанников и один искупивший. Поскольку приговор народа обжалованию и отмене не подлежит, они будут казнены в течение ближайших минут. Но теперь встает закономерный вопрос: что делать с вами?
— Повесить их! — выкрикнули из толпы. — Смерть предателям!
— Смерть предателям! Смерть! — заорали полсотни глоток, замахали руками, вытянули шеи, чтобы увидеть.
Наташа сжалась. Осокин даже не успел отреагировать, подскочивший к нему префектурский чиновник не слишком сильно, но ловко ударил его в ухо. И тут же на Осокина обрушился град ударов.
Толпа надвинулась плотной, ненавидящей, дышащей смрадом стеной.
— Смерть врагам народа!
Потянулись руки, с грохотом опрокинулся табурет, забился в петле «кашемировый», а через секунду задергался, закрутился и Владлен, вытягивая носки дорогих туфель, пытаясь дотянуться до пола.
На Родищева навалились со всех сторон, рвали за волосы, кто-то пинал ногой, стараясь угодить в пах, выкрикивал визгливо: «Получи, сука! Получи, сука!», но попадал все больше по бедрам. Затрещала на спине курточка. Что-то тяжелое обрушилось на голову, наверное, особо прозорливые похватали табуретки, ими-то и били. Лицо Родищева залило кровью. Хрустнуло в боку, вспыхнуло ледяным колючим шаром под ребрами. И тут же где-то рядом кто-то заревел не то от боли, не то от ужаса.
Родищев рванул из-под плаща автомат, ткнул прикладом наотмашь того, кто ближе, оттолкнул второго, выпрямляясь, поднимая на плечах всю эту злобную, ощерившуюся толпу, полыхающую неистовой ненавистью, сплавившуюся в кошмарный черный монолит, непробиваемый и безжалостный. Родищев поднял автомат и резанул косой очередью от живота, по горизонтали. И тут же от витрин забасил пулемет. Очередь прошла над головами, заставив толпу сперва застыть, а затем распасться на отдельных людей, прижаться к полу.
Пулемет смолк, и наступила страшная звенящая тишина. Родищев выпрямился, утирая кровь с лица разбитой ладонью. Четверо казненных висели в петлях, уже даже не агонизируя — пулеметная очередь, выпущенная над головами и пришедшаяся аккурат на середину груди повешенных, добила тех, кто еще был жив.
Родищев протер глаза, позвал:
— Саша, ты жив?
— Жив, — откликнулся тот, поднимаясь и помогая подняться Наташе. Оба были перепачканы кровью — своей и чужой. — Сволочи, — пробормотал он, стискивая зубы, ощупывая бока и плечи, пытаясь понять, сколько же костей у него сломано. — Твари, скоты.
— Тоха! — позвал Родищев. — Тоха!
Толпа чуть подалась назад, открывая взгляду Родищева лежащего на полу Антона. Лицо патрульного превратилось в месиво, руки были сломаны в нескольких местах и похожи на изогнувшуюся причудливо змею, из груди торчала рукоять ножа.
— У вас был нож? — спросил тихо Игорь Илларионович, обводя взглядом застывшую толпу воспитанников. — Все это время у кого-то из вас был нож? — Он презрительно сплюнул. — Саша, иди к броневику. Мы уезжаем. А вы… Если хоть кто-нибудь попытается нас остановить — положу всех.
Повернулся и пошел к выбитым пулеметной очередью витринам, и никто не произнес ни слова.
На улице Саша помог взобраться на броню Наташе, постанывая, ругаясь, влез сам, протянул руку Родищеву. Тот ухватился, подтянулся, вскарабкался по колесу, спрыгнул в боевой отсек, присел на одно из бортовых сидений.
— Что с раненым? — спросил он врача.
— Будет жить, — ответил тот. — А… Почему вас так мало?
Игорь Илларионович посмотрел на него в упор.
— Извините, — прошептал врач. — Вы в крови…
— Я знаю, — ответил Родищев.
— Нужна какая-нибудь помощь? — Врач смотрел в пол.
— Нет, — покачал головой Игорь Илларионович. — Сам справлюсь.
— Тогда… Я пойду?
Осокин взглянул на него. Лукин с Борисовым посмотрели, а затем переглянулись недоуменно. Посмотрели стрелок и водитель.
Посмотрел Родищев.
— Спасибо, — почти беззвучно прошептал врач и полез из отсека.
Когда люк за ним закрылся, стрелок сполз со своего места, перебрался на сиденье командира. Он несколько секунд о чем-то думал, а затем спросил:
— А вы заметили, что вокруг магазина не было ни одной собаки? Странно, да?
— Иван, вызывай помощь, — приказал Родищев.
Тот потянулся к рации, пощелкал тумблерами.
— Два три шесть, Два три шесть, вызываю Один ноль ноль. Я Два три шесть, вызываю Один ноль ноль. Ответьте! Прием.
— Один ноль ноль слушаю вас, Два три шесть. Куда вы пропали? Что случилось?
— Чрезвычайная ситуация. Мы были захвачены вооруженной организованной группой.
— Сейчас все в порядке? Нужна помощь?
Иван оглянулся. Родищев указал на Журавеля.
— У нас один «трехсотый». Требуется госпитализация.
— Вас понял. Где вы находитесь, Два три шесть?
— Двенадцатый квадрат. Улица Митрофанова.
— Вас понял. Двенадцатый квадрат, улица Митрофанова. Как там с собаками? Много?
— Ни одной не видно. По-моему, они все ушли. Или попрятались.
— А здесь бродят стаями. Так что будьте осторожны… — Человек забормотал что-то невнятное, обращаясь к кому-то, стоящему рядом. Внезапно в динамике рокотнула отдаленная пулеметная очередь, загудела, завибрировала и тут же стихла. — Похоже, они прорвали ограждение! Сколько же их! Черт, это не собаки! Это волки! Волки! — закричал человек. — Всем, кто меня слышит! Необходима помощь! Нам необходима помощь! Нам… — голос захлебнулся, но прежде чем эфир наполнился шипением, сидящие в броневике люди четко различили горловой звериный рык.
Он шел налегке. Все, что требовалось, постоянно находилось при нем. Нож, спички, которыми он, впрочем, почти никогда не пользовался. Члены его стаи, как и большинство животных, не любили огня, а он уважал их образ жизни. Как и они его. Если уж он вымокал под дождем и требовалось обсохнуть и согреться, они терпели наличие костра и даже иногда подходили довольно близко.