class="p1">— Вот здесь — часть нашего пайка… Мы со Степановым пойдем быстрее вас, нам хватит того, что мы себе оставили…

Полковник молчал.

Степанов снова взвалил на себя свою поклажу. Хорунжий помедлил и занялся своею.

Завязали завязки на груди. Кашлянули. Потоптались на одном месте.

— Ну, что же, — нерешительно сказал хорунжий. — Пойдем… Далеко не отставайте… Придем на место — вышлем за вами лошадей…

Степанов круто повернулся и зашагал вперед. Потом хорунжий.

Остались двое.

Прапорщик подобрал оставленную им провизию. Он увязал ее в свою котомку. Полковник молчал, опершись на винтовку. Прапорщик подошел к нему:

— Почему вы не уходите с ними? — хмуро спросил его полковник. — Почему не уходите вы?..

— Пойдемте, полковник, — мягко сказал прапорщик. — Пойдемте потихоньку. Авось, как-нибудь доберемся до людей…

Полковник выпустил винтовку из рук, она рухнула в снег. Он медленно опустился на-земь, обхватил голову обеими руками и заплакал злыми, беспомощными слезами.

— Ну, отдохните немного… отдохните! — бормотал прапорщик, и был растерян его взгляд, и пухлое обветренные губы подергивались.

— Отдохните… А потом, помаленьку пойдем…

15. Сквозь снежную зыбь

Замелькали мелкие снежинки, зыбкой белой стеной обволоклась тайга. Замелькали, закружились и стали оседать на широких белых лапах ветвей, на рыхлых следах, на утоптанном пролеске, на грубо и наспех срубленном лабазе.

Сквозь зыбкую сетку, мягко ступая по снегу, прорываются бесшумно и без всякого усилия (так приятно и легко рвать эту преграду!) волки.

Они учуяли. Они дождались.

Но близка добыча, а так недосягаема. Где волкам справиться с лабазом! Они щелкают зубами. В горящих голодных глазах нетерпение и ярость. Они прыгают вокруг этого вороха бревен и сучьев. Они взвизгивают.

Но — откуда-то внезапно потянуло чужим духом. Острые уши насторожились. Длинные морды вытянулись, ноздри втягивают в себя этот дух.

Сорвались с места волки. Дальше от этого враждебного запаха, дальше!

Живыми людьми запахло.

Волки метнулись в сторону. Они уходят. Они скроются. Но они будут ждать. Они будут сторожить издали, притаясь…

К лабазу подбежали собаки. Обнюхав его, они залаяли. За собаками подошли люди. Они оглянулись кругом, и, заметив лабаз, обошли вокруг него.

— Надо поглядеть! — сказал один из них.

Другой молча высвободил ноги из лыж и принялся разбрасывать бревна и ветви. Потом к нему присоединился второй. И скоро из-под бревен и еловых ветвей показалось тело прапорщика, того, который был так молод и недавно мечтал еще о сладком запахе марки Коти.

Оба наклонились над трупом.

— Полушубок-то, гляди, совсем хороший! — удовлетворенно сказал один.

— Да и катанки хороши… Малость подошву подкинуть — и вовсе в аккурате! — обнаружил другой.

— И штаны ватные… теплые.

— Шапка с ушам…

* * *

Волки, притаясь в стороне (как раз на таком расстоянии, чтоб собаки не учуяли), злобно-тоскливо ждали. Они разевали красные пасти и тихо повизгивали. Иногда они шумно вдыхали в себя запах тех, живых, и еще чего-то, что было так желанно и нестерпимо-хорошо. Сильные лапы врывались в снег: и трудно было удержаться, чтобы не кинуться туда, туда. Но они ждали.

Ведь они долго ждали, и должны, наконец, дождаться…

* * *

Взвиться бы над тайгою (птицей какой-нибудь, что-ли!) да поглядеть вниз:

Бредут по тайге парами молчаливые путники. Двое шагают сильно и уверенно. Другие двое медленно, словно через силу, словно великая тяжесть навалилась на них и давит. И дальше — на легких лыжах, сосредоточенные, деловитые, бодрые.

А за ними волки. В одиночку, группами: голодные и сытые.

Широкий след проложен в тайге. Извилистый путь обозначен на снегу. И на пути остатки, клочья, обглоданные кости.

16. Мысли, которые не умирают

Как по таежным мурьям и заимкам вести доносятся? Как таежные люди друг о друге узнают?

Дознались как-то иннокентьевцы об узко-еланских новостях: у тамошних парней обновки завелись: полушубок новый у одного объявился, шапку хорошую добыл другой, рубаху сатиновую. Откуда?

Велика ли корысть — полушубок да шапка, но обожгла эта весть иннокентьевцев, особенно баб.

— Где это узко-еланцы обновки добыли?

— Каки-таки торговые люди наделили их этим добром?

— Хлопайте: торговые!.. Поди, сами где-нибудь добыли!..

— Са-ами?.. Где в тайге добудешь? Полушубки да рубахи полушелковые на соснах не растут!

— Нет, брат, не растут!..

А среди баб остроглазая, остроязыкая. Смекнула бабьим умом своим, брякнула:

— Стойте-ка, бабы! А мимоезжие-то? Вон давнишние-то, однако, они мимо Узкой Елани крюк давали?..

— Дык, разве будут они эстольким-то отдаривать?

— Пошто отдаривать? Так взяли, поди, узко-еланские-то… Отняли.

— Неужто ж?..

— Да что ты мелешь-то, девка? Одумайся!

Но сквозь деланное негодованье острое любопытство, неудержимое, жадное, забористое.

— Да все может быть!.. Узко-еланские, они такие фартовые… Как раньше горбачей подстреливали, так вот и теперь…

— То горбачи, а то… Разница!

— А откуда полушубок? Откуда шапка новая? Рубаха нарядная?!

— Перстянки?.. Катанки ладные?!..

— Кыш вы, бабы! Будет вам, тараторки!

Под мужичьим окриком затихает бабья трескотня. Но ее не утушишь совсем. Вклинились мысли в бабьи головы. Не те ли, что тогда под шапками лохматыми и у мужиков шевелились? Тогда, когда провожали с угору этих мимоезжих.

Будут эти мысли давить и беспокоить в долгие снежно-лунные ночи, когда обложат морозы крепко сбитые кондовые избы; будут они подымать с податей и с голбчиков раньше петухов и гнать в серое предутрие на мороз, чтобы прислушаться, приглядеться — не идут ли по заречью люди прохожие, бездельные? Не несут ли на себе лопать обрядную, винтовки обстрелянные?..

Ничем не вытравишь этих мыслей.

Потому что в ясных, невозмутимых раздольях тайги мысли родятся медленно и потом не умирают, не уходят легко и бесследно. Потому что в обманном спокойствии тайги появились ненужные, чужие, неведомыми путями бредущие люди.

* * *

Сначала их было двенадцать… Нет, их было больше. Сотни, быть может, тысячи их побрело по тайге. И казался им путь их ровным, безопасным и нетрудным. Но вошли они в сердце тайги — и вкусили ее горечь. Сначала их было много… А сколько осталось?..

Дыдырца-тунгус, рыская по тайге, подсчитал бы, да стоит ли?

ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ

В повести «Тысяча и одна ночь» рассказывается о разоблачении провокатора царской охранки.

Журнал «Сибирские огни», № 5–6, 1926

1

Человек обходит по коридорам весь трехэтажный, облепленный вывесками дом, суется в комнаты, на дверях которых щегольские надписи и номера. Человек побывал в «справочном отделе», в регистратуре, у «управделами». У человека новенький и дешевый портфель и в портфеле дела, дела, которые нужно продвинуть, выяснить, наладить в этом трехэтажном доме. У человека усталое лицо, на лице забота и легкая растерянность. И когда ему