Он посмотрел на небо, чтобы определить время. Небо потемнело, потому что луна зашла. Низко над горизонтом я разглядела Орион — и на душе потеплело, словно при виде старого доброго знакомого.

— Но однажды я зашел чересчур далеко. С двумя другими парнишками я шел по коридору и на другом его конце увидел мистрисс Фиц-Джиббонс. Она несла большую корзину, размером чуть ли не с нее самое, и забавно переваливалась на ходу. Ты же знаешь, как она выглядит теперь, тогда она была ненамного меньше. — Он в смущении почесал нос. — Ну, я и сделал несколько замечаний по поводу ее внешности, не слишком любезных, хоть и смешных. Во всяком случае, моих приятелей они развеселили. Я не сообразил, что их могла отлично услышать и мистрисс Фиц.

Я вспомнила внушительную хозяйку замка Леох. Мне доводилось видеть ее только в добром настроении, однако она была не похожа, на человека, который позволит себя задевать безнаказанно.

— Что же она сделала?

— Тогда ничего. Я и не знал, что она услышала мою болтовню, пока на следующий день во время собрания в Холле она не рассказала об этом Коламу.

— О Боже!

Я знала, как высоко ценит Колам свою домоправительницу, и не думала, что он кому бы то ни было мог спустить непочтительность по отношению к ней.

— Ну и что произошло?

— То же самое, что с Лаогерой, или почти то же самое. — Джейми хихикнул. — Я был ужасно какой смелый, встал и заявил, что выбираю наказание кулаками. Я старался держаться спокойно и по-взрослому, но сердце у меня колотилось, как кузнечный молот, и я почувствовал ужасную слабость, когда взглянул на ручищи Энгуса. Они у него точно каменные и огромные. В зале кое-кто рассмеялся; я тогда не был такой высокий, как теперь, а весил вдвое меньше. Энгус мог бы мне голову сшибить одним ударом. Как бы то ни было, Колам и Дугал оба нахмурились, но я подумал, им на самом деле приятно, что я смело выступил со своей просьбой. Тут Колам сказал, что нет, раз я вел себя как мальчишка, меня и наказать надо соответственно. Он кивнул, и, прежде чем я рыпнулся, Энгус уложил меня себе поперек колена, задрал мне килт и отхлестал своим ремнем при всем честном народе.

— Ох, Джейми!

— Да уж! Ты, наверное, заметила, что Энгус здорово знает свое дело? Он дал мне пятнадцать горячих, и я до сих пор могу точно показать, по какому месту пришелся каждый удар. — Он передернул плечами при этом воспоминании. — Отметины я носил целую неделю.

Он протянул руку и сорвал с ближайшей сосны пучок иголок. Расправил их веером между большим пальцем и остальными; в воздухе сильно запахло скипидаром.

— К сожалению мне после этого не дали спокойно уйти и позаботиться о своих болячках. Когда Энгус кончил порку, Дугал взял меня за шиворот и отвел в дальний конец Холла. Оттуда я должен был проползти обратно на коленях по каменному полу. Стоя на коленях возле кресла Колама, попросить прощения у мистрисс Фиц, у Колама, извиниться перед всеми собравшимися и, наконец, поблагодарить Энгуса за порку. Я чуть не разревелся, пока делал это, но Энгус отнесся ко мне благородно: подошел и помог мне встать на ноги. После этого мне приказали сесть на стул возле Колама и сидеть так, пока не кончится собрание. — Он понуро опустил плечи. — Это был худший час в моей жизни. Лицо у меня горело, и задница тоже, коленки все ободраны, и я мог смотреть только себе на ноги, но хуже всего было то, что мне ужасно хотелось писать. Я чуть не умер. Я бы скорее лопнул, чем обмочился на глазах у всех, но был близок к тому. Рубаха у меня насквозь промокла от пота.

Я с трудом подавила смех. — Разве ты не мог сказать Коламу, что с тобой?

— Он отлично знал, что происходит, да и все в Холле это заметили, я вертелся на стуле ужом. Люди заключили пари, выдержу я или нет. Колам отпустил бы меня, если бы я попросил, но на меня нашло упрямство. — Он улыбнулся немного застенчиво, на темном лице ярко забелели зубы. — Решил про себя, что лучше умру, чем попрошу. Когда Колам сказал, что я могу идти, я проделал это не в самом Холле, но сразу как из него вышел. Пристроился за какой-то дверью у стены и пустил струю, думал, она никогда не кончится. Вот так, — добавил он, распрямил руки и уронил на землю пучок сосновых иголок. — Теперь я тебе рассказал о самой скверной в моей жизни истории.

Я ничего не могла с собой поделать: хохотала так, что мне пришлось присесть на землю у дороги. Джейми терпеливо ждал целую минуту, потом опустился рядом со мной на колени.

— Чего ты заливаешься? — спросил он. — Это было совсем не смешно.

Но он и сам не удержался от улыбки. Я, все еще смеясь, покачала головой.

— Конечно, не смешно. История ужасная. Просто… я как будто вижу тебя: ты сидишь упрямый, зубы стиснуты, а из ушей пар.

Джейми хмыкнул, но тоже немного посмеялся.

— Не слишком-то легко быть шестнадцатилетним, верно?

— Поэтому ты и помог той девушке, Лаогере, тебе стало ее жаль, — сказала я, обретя спокойствие. — Ты-то знал, каково это.

Он был удивлен.

— Пожалуй, так, — сказал он. — В двадцать три года куда легче вытерпеть мордобой, чем публичную порку в шестнадцать. Раненая гордость причиняет самые большие муки, а в том возрасте особенно.

— Я думаю. Никогда еще не видела, чтобы кто-нибудь с улыбкой ждал удара по физиономии.

— После удара тоже не заулыбаешься.

— М-да. — Я кивнула. — Но я думала… — начала я, но запнулась.

— Что ты думала? А, ты имеешь в виду меня и Лаогеру, — догадался он. — Думала ты, думал Алек, думала и сама Лаогера. Я бы поступил точно так же, если бы она была некрасивой. — Он ткнул меня под ребро. — Но ты мне, конечно, не поверишь.

— Я видела тебя с ней в тот день в алькове, — сказала я в свою защиту. — И кто-то все же научил тебя целоваться.

Джейми в смущении повозил ногами по пыли и виновато понурился.

— Саксоночка, я нисколько не лучше других мужчин. Стараюсь быть лучше, но не всегда получается. Ты, может, помнишь, как говорится у Святого Павла, что лучше жениться, чем сгореть от вожделения. Я тогда именно сгорал от вожделения.

Я рассмеялась — с легким сердцем, словно мне самой было шестнадцать.

— И ты женился на мне, — поддразнила его я, — чтобы не входить в грех соблазна?

— Ага. Тем-то и хорош брак, что делает обязательными те вещи, в которых при других обстоятельствах следует исповедоваться как в грехах.

Я опять закатилась.

— Ох, Джейми, я тебя ужасно люблю!

И тут настал его черед смеяться. Он перегнулся чуть ли не вдвое, потом уселся на обочину, обуреваемый весельем. Медленным движением откинулся назад и улегся на высокую траву, задыхаясь и взвизгивая от смеха.

— Что это с тобой? — уставилась я на него. Отсмеявшись, он сел и вытер глаза. Бурно дыша, тряхнул головой.

— Мурта был прав насчет женщин. Саксоночка, ради тебя я рисковал жизнью, я совершил кражу, поджог и нападение, да еще и убил человека. В награду ты изругала меня, унижая мое мужское достоинство, пнула по яйцам и расцарапала мне лицо. Потом я избил тебя до полусмерти и рассказал тебе о самых унизительных для меня вещах, какие со мной случались, и ты говоришь, что любишь меня.