– Вы подошли опасно близко к налогам в пользу бедных позднего периода римской империи, – с улыбкой сказал я, – и к раздаче хлеба пролетариату.

– Так многие говорили в те времена, – сухо ответил старик, – и долго было ходячей фразой, что государственный социализм рано или поздно заведет общество в болото застоя. Однако, как вы знаете, этого не случилось. Правительство пошло дальше установления допустимых минимальных ставок и максимальных цен. Кстати, как мы теперь видим, эта мера действительно была необходима. Господствующий класс громко жаловался на упадок и гибель торговли. (Тогда люди еще не понимали, что это было так же необходимо, как уничтожение холеры.) Правительство было вынуждено встретить эти протесты мерами, направленными против хозяев, а именно: созданием государственных фабрик для производства необходимых товаров и учреждением рынков для их продажи. Совокупность этих мер дала кое-какие положительные результаты. Собственно говоря, они носили характер распоряжений начальника осажденного города, но, конечно, когда эти законы вошли в силу, привилегированным классам показалось, что настал конец света.

Этот страх имел свое основание. Распространение коммунистических теорий и частичное осуществление государственного социализма расшатали и почти парализовали чудесный буржуазный строй, при котором старый мир трясло как в лихорадке, одним он предоставлял жить в роскоши и азартных играх, а другим, или вернее большинству, прозябать в нищете. Снова и снова возвращались «тяжелые времена», и действительно они были достаточно тяжки для наемных рабов. Особенно трудным был тысяча девятьсот пятьдесят второй год. Рабочие страдали ужасно, малопроизводительные государственные фабрики, в которых царили злоупотребления, влачили жалкое существование, и множеству людей приходилось питаться за счет «благотворительности». Объединение союзов следило за событиями с надеждой и тревогой. К этому времени оно уже формулировало свои общие требования. Но теперь, опираясь на законное и всеобщее голосование членов всех союзов, оно настаивало, чтобы сделан был первый шаг к удовлетворению этих требований. Этот шаг привел бы прямо к передаче права распоряжаться всеми естественными ресурсами, вместе с машинами для их использования, в руки Объединения союзов. Привилегированные классы попали бы в положение пенсионеров, зависящих от милости рабочих. Эта «резолюция», широко опубликованная в газетах, была, по существу, объявлением войны. Так она и была воспринята классом господ, который начал готовиться, чтобы дать ожесточенный отпор «современному свирепому коммунизму». А так как этот класс все еще был могущественным или по крайней мере казался таким, он надеялся грубой силой вновь отвоевать себе кое-что из потерянного и, может быть, в конце концов одержать полную победу. Представители буржуазии на все лады твердили, что разные правительства допустили большую ошибку, не дав отпора раньше. Либералов и радикалов (так называлась, как вам, может быть, известно, наиболее демократически настроенная часть правящего класса) очень корили за то, что они своим неуместным доктринерством и глупой сентиментальностью привели мир к такому тяжелому положению. Некоего Гладстона[59] или Гледстейна (судя по имени – скандинавского происхождения), известного политического деятеля девятнадцатого столетия, особенно осуждали в этом отношении. Едва ли я должен объяснять вам нелепость подобной кампании. Но за этими потугами партии реакционеров скрывалась грозная трагедия. «Ненасытная жадность низших классов должна быть подавлена!», «Народу надо дать урок!» – такие лозунги выдвинули реакционеры, и они были достаточно зловещи!

Старик остановился и, пристально посмотрев мне в лицо, на котором, несомненно, отражался большой интерес к его словам, сказал:

– Я знаю, дорогой гость, что употребил слова и выражения, которые мало кто мог бы понять без долгого и подробного объяснения. Но раз вы еще не заснули, слушая меня, и раз я говорю с вами, словно с жителем другой планеты, я позволю себя спросить вас: следите ли вы за ходом моих мыслей?

– Да, да! – заверил я его. – Я все отлично понимаю. Пожалуйста, продолжайте. Многое из того, о чем вы рассказывали, было слишком хорошо известно нам, когда, когда…

– Да, – подхватил старик, – когда вы стояли перед теми же проблемами на другой планете. Теперь вернемся к вышеупомянутой катастрофе. По какому-то сравнительно незначительному поводу вожди рабочих созвали большой митинг на Трафальгарской площади (за право собираться на этом месте боролись долгие годы). Гражданская стража (называемая полицией), по своему обыкновению, атаковала собравшихся дубинками. Многие были ранены в свалке, пять человек задавлено насмерть, остальные избиты. Митинг разогнали, и несколько сот арестованных посадили в тюрьму. Другой митинг был разогнан таким же способом за несколько дней перед тем в городе Манчестере, который в настоящее время не существует. Так начался «урок» для народа. Вся страна пришла в волнение, митинги собирались один за другим, и на каждом наскоро создавали организацию для созыва других митингов протеста против действий властей.

Огромная толпа собралась на Трафальгарской площади и на прилегающих улицах. Эта толпа была настолько многочисленна, что полиция, вооруженная дубинками, не могла с ней справиться. Завязались рукопашные схватки, трое или четверо из толпы были убиты, несколько полисменов растерзаны толпой. Остальные обратились в бегство. Это была победа народа.

На следующий день весь Лондон (вспомните, как огромен он был!) охватило волнение. Многие богачи бежали в деревню. Власти держали наготове войска, но не решались пустить их в действие. Полицию невозможно было сосредоточить в каком-либо одном месте, потому что в любом можно было ожидать вспышек восстания.

Но в Манчестере, где люди не были столь отважны или столь ожесточены, как в Лондоне, многие популярные вожди были арестованы. В Лондоне собрались лидеры рабочих от Объединения союзов. Они заседали под старым революционным названием «Комитета общественного спасения», но, так как в их распоряжении не было обученной военной силы, они не предпринимали активных действий, а только расклеивали по стенам воззвания туманного содержания, убеждая рабочих не позволять врагам топтать себя ногами. Тем не менее Комитет назначил на Трафальгарской площади митинг ровно через две недели после упомянутого выше столкновения.

Тем временем город не успокаивался и все дела приостановились. Газеты, которые тогда, как и всегда в прежнее время, были почти все в руках господствующего класса, требовали от правительства репрессивных мер. Богатые горожане вступали в особый полицейский отряд, вооруженный, как и вся полиция, дубинками. В отряде собрались крепкие, упитанные молодцы, которые были не прочь подраться. Но правительство не отважилось пустить их в дело, а удовольствовалось тем, что получило от парламента чрезвычайные полномочия для подавления всякого возмущения и стягивало в Лондон все больше и больше войск. Так прошла неделя после первого огромного митинга. Почти столь же многолюдный митинг состоялся в ближайшее воскресенье. Он прошел мирно, так как никто ему не препятствовал, и народ опять провозгласил победу. Но в понедельник люди проснулись и почувствовали голод. В последние дни кучки людей бродили по улицам и просили (или, если хотите, требовали) денег, чтобы купить пищу. Более богатые по доброй воле или из боязни давали им довольно много. Власти в сельских приходах (у меня сейчас нет времени, чтобы объяснить вам это выражение) волей-неволей отдавали проходившим через села людям, что могли по части съестных припасов, а правительство, через посредство своих маломощных национальных мастерских, тоже кормило большое число голодающих. В добавление к этому некоторые пекарни и продовольственные лавки были опустошены без особых столкновений.