Лучи обнаружили Скопика и опустились на берег, постепенно расширяя сферу поиска. Апинг взял Хуззах на руки, что позволило им двигаться чуть быстрее, и Миляга как раз было подумал, что у них появился шанс уцелеть, когда один из фонариков нашарил их. Свет его на таком расстоянии был слабым, но его вполне хватило, чтобы их заметили. Немедленно был открыт огонь. Однако попасть в них было довольно трудно, и ни одна из пуль не пролетела даже близко.

— Теперь они нас поймают, — выдохнул Апинг. — Мы должны сдаться. — Он опустил дочку и бросил винтовку, повернувшись, чтобы выплюнуть в лицо Миляге обвиняющие слова. — Как я мог послушать вас? Я был безумцем.

— Если мы будем продолжать так стоять, они пристрелят нас, — ответил Миляга. — И Хуззах тоже. Вы хотите этого?

— Они не будут стрелять в нас, — сказал он, обняв одной рукой Хуззах и подняв другую руку навстречу лучу. — Не стреляйте! — завопил он, — Капитан! Капитан! Сэр! Мы сдаемся!

— Мудак! — сказал Миляга и вырвал у него Хуззах.

Она с готовностью упала в объятия Миляги, но Апинг не собирался так легко уступать. Он обернулся, чтобы отнять Хуззах, но в этот миг пуля щелкнула у их ног. Он оставил Хуззах в покое и повернулся в сторону преследователей. Две пули оборвали его на полуслове: одна попала в ногу, другая — в грудь. Хуззах испустила пронзительный крик и, вырвавшись из рук Миляги, упала на землю возле отца.

Секунды, которые они потеряли на попытку капитуляции и смерть Апинга, отделяли малейшую надежду на спасение от полного ее отсутствия. Любой из примерно двадцати преследователей мог теперь спокойно подстрелить их. Даже возглавляющий погоню Н’ашап, который до сих пор не слишком твердо держался на ногах, едва ли промахнулся бы с такого расстояния.

— Что теперь? — сказал Пай.

— Будем обороняться, — ответил Миляга. — Выбирать не приходится.

Однако место, где они собрались держать оборону, становилось таким же неустойчивым, как и походка Н’ашапа. Хотя солнца этого Доминиона находились в другом полушарии и от горизонта до горизонта на небе царила ночь, замерзшее море сотрясла дрожь, которую Пай и Миляга тотчас узнали. Хуззах тоже ее почувствовала. Она подняла голову, и рыдания ее затихли.

— Леди… — пробормотала она.

— Что такое? — сказал Миляга.

— Она рядом с нами.

Миляга протянул ей руку, и Хуззах ухватилась за нее. Поднявшись на ноги, она стала изучать поверхность моря.

Миляга последовал ее примеру. Его сердце яростно забилось, когда на него нахлынули воспоминания о разжижении Колыбели.

— Ты можешь остановить ее? — пробормотал он Хуззах.

— Она пришла не за нами, — сказала девочка и перевела взгляд на преследователей.

— О Богиня… — прошептал Миляга.

В середине приближающейся группы раздался тревожный крик. Сошел с ума один луч фонарика, потом другой, потом еще один: солдаты, один за другим, понимали, какая опасность им угрожает. Испустил крик и Н’ашап, пытаясь призвать подчиненных к порядку, но они не повиновались. Трудно было разглядеть, что там происходит, но Миляга достаточно хорошо мог это себе представить. Почва размягчилась, и серебряные воды Колыбели забурлили у них под ногами. Один из солдат выстрелил в воздух, когда панцирь моря раскололся под ним, двое или трое побежали обратно к острову, но их паника только ускорила процесс. Они ушли под воду с такой быстротой, словно их утащили акулы, и только фонтаны серебряной пены поднялись там, где они были еще мгновение назад. Н’ашап по-прежнему пытался добиться хоть какой согласованности в действиях его подчиненных, но тщетно. Поняв это, он принялся палить по троице беглецов, но земля уходила у него из-под ног, а лучи фонариков уже не были устремлены на цель, так что он фактически стрелял наугад.

— Нам надо уходить, — сказал Миляга. Но Хуззах была иного мнения.

— Она не причинит нам вреда, если мы не будем бояться, — сказала она.

Милягу подмывало ответить, что он действительно боится, но он удержался, хотя и сильно сомневался в том, что Богине хватит терпения заниматься отделением злых от заблуждающихся и нераскаявшихся от исполненных молитвенного пыла. Все их преследователи кроме четырех, среди которых был и Н’ашап, оказались во власти моря. Один уже окончательно скрылся под водой, другие еще боролись в поисках какой-нибудь опоры. Миляга видел, как один солдат почти выкарабкался из воды, но почва под ним растворилась с такой стремительностью, что он даже не успел вскрикнуть перед тем, как воды Колыбели сомкнулись над ним. Другой тонул, проклиная на чем свет стоит бурлящую вокруг воду. Последней исчезла его винтовка, которую он держал высоко над головой, так и не выпуская из рук.

Все обладатели фонариков из числа преследователей погибли, и свет исходил лишь с вершины утеса, где солдаты, которым, к счастью для них, не пришлось участвовать в погоне, нацеливали свои фонари на последних оставшихся в живых жертв этой бойни. Один из уцелевшей четверки попробовал было добежать до твердой поверхности, где стояли Миляга, Пай и Хуззах. Но паника подвела его. Не успел он пробежать и пяти шагов, как перед ним забурлила серебряная пена. Он попробовал вернуться, но дорога уже превратилась в кипящее серебро. В отчаянии он бросил винтовку и попытался в прыжке достигнуть твердого участка, но не допрыгнул и в одно мгновение исчез под водой.

Один из оставшейся троицы, этак, в молитвенном порыве упал на колени, что только приблизило его к его палачу, который поглотил жертву вместе с ее предсмертными проклятиями, дав ей время только на то, чтобы успеть схватить за ногу и увлечь за собой своего товарища. Бурлящие воды, в которых они исчезли, не успокоились, а, напротив, удвоили ярость. Н’ашап, последний оставшийся в живых участник погони, повернулся им навстречу, и из моря поднялся фонтан вполовину его роста.

— Леди… — сказала Хуззах.

Это была она. Изваянный из воды женский торс, и над ним — искрящееся и переливающееся лицо. В следующее мгновение фигура распалась, и вода хлынула на Н’ашапа. Его утащило на дно так быстро, и поверхность моря, сомкнувшаяся над ним, обрела в тот же миг такой безмятежный вид, словно мать никогда не рождала его на свет.

Очень медленно Хуззах повернулась к Миляге. Хотя труп ее отца лежал у ее ног, во мраке светилась ее улыбка — первая открытая улыбка, которую Миляга видел на ее лице.

— Колыбельная Леди пришла, — сказала она.

Они подождали еще немного, но больше Богиня не появлялась. Какова бы ни была цель ее деяния — спасение ребенка, который никогда не сомневался в том, что Она придет к нему на помощь, или просто обстоятельства сложились так, что в пределах Ее досягаемости оказались силы, запятнавшие Ее Колыбель жестокостью, и Она решила отомстить им, — оно свершилось с экономией, которую Она не собиралась портить злорадством или сентиментальностью. Она сомкнула воды моря с той же легкостью и быстротой, с которой они разверзлись несколько минут назад. Ничто вокруг не напоминало больше о свершившемся.