По небольшой площади перед Западными воротами и по окрестным закоулкам шныряли шпионы из первого отряда и недоуменно осматривались. Шли минуты, растерянность заговорщиков возрастала. Ровно в половине пятого подполковник Гертик, назначенный генералом командовать обороной, отдал приказ об атаке. Три небольших отряда, один из которых целиком состоял из ополченцев, ринулись из засады на площадь и прилегающие закоулки с трех сторон. Заговорщики отчаянно сопротивлялись, однако были окружены, смяты и обезоружены. К пяти утра все было кончено. В этот момент у Южных ворот появился второй отряд. Гертик ожидал, что прибудет отряд примерно такой же численности, как и первый. Но прибывших оказалось чуть ли не втрое больше. Это была неприятная неожиданность. Бой разгорелся с новой силой. Однако шансов у заговорщиков было немного. Хриплые крики, звон оружия, четкие команды офицеров и сержантов, обороняющих замок. Первые лучи солнца осветили лишь два десятка раненых, которые не могли передвигаться и ждали помощи. Остальных пленников уже увели в Большой Южный замок, в подвалах которого уже второй месяц действовала временная, но довольно вместительная тюрьма.

Три друга сражались храбро, обезоружили не меньше десятка врагов, среди которых оказались два их старых знакомых по парку Лабара, но вышли из боя без единой царапины. Зато нелегко пришлось сержанту Подороге. В какой-то из моментов, когда сражение переместилось к Южным воротам, он остался у Западных ворот один-одинешенек. Это было просчетом, тактической оплошностью, но чего не случается во время боя! Не успел сержант выйти на горбатый мост через Ленивку, как из темных кустов на него кинулись семь или восемь человек. Будь мост пошире, сержанту бы несдобровать. Но мост, к счастью, был узок. Стоя посередине в его верхней части, сержант был способен достать шпагой и левые перила, и правые. Нападавшие, с ужасом взиравшие на сверкающий клинок сержанта, никак не могли заскочить ему в тыл. А ведь у сержанта была еще и пика, которую он не выпускал из левой руки. Вот так, в одиночку, яростно орудуя шпагой и пикой, Подорога более десяти минут, пока не подоспела подмога, сдерживал целый отряд наседающих бунтовщиков. Но на исходе боя все-таки получил неприятную рану, задевшую его левый, здоровый глаз.

– Ну здравствуй, Гораций Коклес! – Утром после боя генерал обнял Подорогу и осторожно прикоснулся к белой повязке, идущей наискосок через широкое лицо сержанта. – Глаз-то видит?

– Видит чуток, господин генерал, не беспокойтесь.

– Я теперь не просто генерал, – хмыкнул Рас. – Я теперь еще и президент. Вот какая, брат, штука!

– Понимаю, господин генерал.

– А ты чего вздыхаешь, мой славный воин? Чай, не доволен чем?

– Я всем доволен, господин генерал. А кто этот Коклес или как его там?

– А, ты про это? Не обижайся. Это был такой герой в Древнем Риме. Один, он спас от врагов целый город, а заодно и императора. Но потерял при этом глаз. Его так и называли – кривой Коклес.

– Красивая история. Но я, надеюсь, не окривею.

– Конечно, мой друг. Конечно. Ты мне нужен с обоими глазами. Дел у нас невпроворот. Ты видишь, мой старый товарищ, сколько врагов вокруг? Да и королю пора пинка дать хорошего! Где он, кстати, этот предатель?

– Я же привык любить батюшку-короля, – тихо ответил сержант Подорога, – я, наконец, присягу давал.

– Эка ты заговорил. Присяга! Я, брат, тоже давал. А кому? Где он есть? Сбежал как последний трус. Теперь присягу по-новой организуем. Иначе армию потеряем.

– Это уже не для меня, – вздохнул сержант. – Я по-старому привык. Горбатого могила исправит. Простите, господин генерал.

– Не говори о могиле, сержант! Не надо! Мы еще повоюем.

– Горбатого могила исправит, – упрямо повторил Подорога.

Придя к власти и став, по сути, единоличным правителем, одним из первых указов Рас отменил смертную казнь. Его офицеры были недовольны этим решением. Да и многие граждане города бурно протестовали. «Смерть предателям!», «Смерть ворам!», «Смерть мошенникам!» – кричали на площадях. «Смерть! Смерть!» – подхватывала толпа. Подойдя однажды к окну, выходящему на площадь, генерал услышал мощный рык толпы и поморщился, как от зубной боли.

– Как им нравится смерть! – пробормотал генерал. – Почему они не кричат «Жизнь! Жизнь!»?

– Чего вы хотите от толпы? – усмехнулся адмирал Чак. – Это же дети! А дети жестоки и неразумны.

– Боюсь, что после таких призывных криков смерть и вправду заявится к ним в гости.

– Дикие люди, генерал. Бог с ними!

– Вот именно! Жизнь дает Господь, и мы не вправе забирать ее, – тихо сказал генерал, отойдя от окна и вглядываясь в своих новых министров. – Суды наши по большей части неправедны и слепы. Как же можно отправлять людей на тот свет? Грех! Великий грех. Иное дело – тюрьма! Свободу народу даем мы. Стало быть, и отнимать ее можем у того, кто свободы не заслуживает. Я не возражаю против крепких тюрем для преступников и негодяев. Пусть сидят в зловонных ямах, пусть хоть в кандалах. Но убивать людей, чьи руки связаны, чей рот заткнут, убивать в подвалах и на заднем дворе – это не занятие для благородного человека.

Один из министров не казался довольным этим решением.

– Первый раз вижу военного диктатора, который начинает с такого непопулярного и даже вредного и опасного акта, – пробормотал он. – Кругом столько врагов!

– Вредного? – Генерал озорно блеснул глазами. – Опасного? А вот мы посмотрим.

– Казнь – это возмездие! – процедил упрямый министр.

– Э, батенька, – сказал генерал, – кто измерит суровую тяжесть возмездия? На каких весах?

В результате этого указа президента молодой республики многие бунтовщики сохранили жизнь, хотя и оказались за решеткой. В том числе офицеры Винк и Роппо, принимавшие активное участие в двух заговорах против генерала. Впрочем, Роппо не долго сидел в подвале Южного замка. Ему удалось убедить коменданта тюрьмы, что в его, лейтенанта, помощи нуждается покинутая всеми Татинда, дочь старого короля. Бедная девочка ждет его как спасителя и единственную опору в это жуткое время. Ждет и горюет. Нет, Роппо не обманывается на свой счет. Он не единственный на свете рыцарь с благородным сердцем. О нет! Она ждет любого офицера с пылким сердцем и честной шпагой. «Но кто, если не ты сам!» – вскричал Роппо, и крупные слезы потекли по его щекам.

Комендант, в душе которого еще не растаяли остатки воспитанной с самого детства любви к королевской семье, махнул рукой и отпер дверь. Несмазанный замок клацнул. Роппо, тревожно согнувшись, пошел по темному сводчатому проходу. Но он зря опасался, задержать его было в ту ночь некому. Караульные до утра пьянствовали в левом крыле замка. Рыжеволосый старшина кордегардии, свой в доску парень, бесплатно поил вином всех, кто забредал на его огонек.

– Ну что ж, – пробормотал Роппо, выходя на свежий ночной воздух, – вот мы и на свободе. А гордец Марис пусть посидит. Он покрутил с королевской дочкой. Теперь моя очередь.