можем сказать ничего, ни одного слова, не впадая в отвлечение, и вот отвлечение о единице как о чем-то существующем в природе есть именно такое же отвлечение, такая же фикция, как и понятие о нуле. Разности нет. И то и другое отвлечения неизбежны, законны, полезны, мысль становится в слове осязаемой, живой, плодотворной. Думают даже словами — иначе редко бывает. Но пусть в начале будет только слово как что-то реальное, в конце должна быть верная ему отвечающая идея как что-то общее, иначе слово — звук пустой. Идея единицы только тогда и будет верна, когда уразумеет, что она такая же в природе малозначащая штука, как и самый нуль, что единица ничто сама по себе, что она только изобретение нашего ума, подобное тому, к которому прибегают в геометрии, представляя себе кривую, состоящую из совокупности прямых.

Единицу мало понимали до сих пор, ею увлекались, из частей не видели целого, и пришла пора сознаться в том, что мы, каждый, считали себя значащими единицами, а, в сущности, каждый из нас сам по себе нуль. Еще ступенью встанем выше, и тогда единица будет высшего порядка — семья, общество, государство, человечество. И на этих ступенях наша жизнь построится лучше, и мы станем искать блаженства не личного, наслаждения не единичного, добра не спутаем с наслаждением, станем понимать себя не больше как микроскопическую клетку в целом организме.

Так возвышаясь, дойдем, начавши от условных нуля и единицы, до безусловной бесконечности. Путь мысли той так же — ни больше, ни меньше — ясен и прост, неизбежен и полезен, как и тот путь идеи, по которому все видимое слагается из неделимых атомов, все живое — из клеток как первых и простейших единиц, до которых добрался современный глаз. Только самый низший организм есть единичная клетка. И как в ней все отправления спутаны, так спутанными останутся наши, пока мы не разберемся с понятием об общественном организме, перестанем быть индивидуалистами, сознаем, что мы единицы низшего порядка. А то мы возмечтали, что все условно и относительно, только наше философское «Я» безусловно, первично и существует. Сказать надо правду: в идее наша личная единица, не то что какая другая, резко различна от нуля и никоим образом ему не равна, в действительной же природе, в мысли, свободной от условных форм и слов, это «Я» индивидуалистов ни более ни менее как нуль.

Идея нуля, по мне, была безвредна, а понятие о единице наделало много худого. Их смысл в природе будет ясен только тогда, когда они станут в сознании рядом с идеей о бесконечности. Если в природе принять единицу, нельзя отрицаться ни от нуля, ни от бесконечности.

64. Если бы перечислить да выяснить дальнейшую порчу дела, произведенную правительственными же мерами, то судьбы нашего нефтяного дела много бы выяснились, но, как я сказал ранее, это отлагается мной до другого случая. Всего не поделать.

65. Говорю это, прожив целые полвека в научных областях, зная кучу трудолюбцев-ученых и наблюдая много и внимательно. Тут у меня не то что заветная мысль, а прямехонько простая правда очевидности.

66. В заключение книги «Заветные мысли» Д.И. Менделеев предполагал дать дополнительную главу с изложением своих философских взглядов. С этой целью он и написал работу «Мировоззрение», но затем отказался от намерения ее опубликовать. (Прим. ред.)

67. Но прошу заметить, что я не говорю «не даст», потому что этого знать еще нельзя, ибо границ научному познанию и предсказанию предвидеть невозможно.

68. Мысль, здесь излагаемая (о степени ее самостоятельности я и не думаю и даже прямо полагаю, что она очень широко распространена в ученых кругах), выражена была мною в 1902 г. в статье «Попытка химического понимания мирового эфира», помещенной в «Вестнике самообразования», а недавно изданной мною отдельною брошюрой. Может быть, я и ошибаюсь, но все же полагаю, что в эпоху «переоценки ценностей» полезно предъявить то, что считаешь общей ценностью, пускай переоценивают, а то, пожалуй, подумают, что ничего ценного нет и у людей науки и что все дело в молотках «ценовщиков».

Иллюстрации

М.Д. Менделеева

И.П. Менделеев

Дмитрий Менделеев родился 27 января (8 февраля) 1834 года в Тобольске в семье Ивана Павловича Менделеева, занимавшего должность директора Тобольской гимназии и училищ Тобольского округа, и Марии Дмитриевны Менделеевой. Он был в семье последним, семнадцатым ребенком

Дмитрий Менделеев в детские годы

Детство Димы прошло в Тобольске. Когда он в 1841 году стал гимназистом, его мать выслушивала немало претензий от педагогов по поводу отсутствия у сына способностей к учебе. Он не проявлял любопытства ни к одному из предметов. Его интересовал лишь местный стекольный завод, за работой которого он мог наблюдать целыми днями. Мария Дмитриевна сделала вывод, что из ее непутевого сына вырастит предприниматель или бездельник

Д.И. Менделеев. 1861

Чемодан, изготовленный Менделеевым

Окончив с золотой медалью в 1855 году отделение естественных наук физико-математического факультета Главного педагогического института в Санкт-Петербурге, Дмитрий Иванович около двух лет преподавал в гимназиях Симферополя и Одессы, после чего вернулся в Петербург.

В Симферополе Менделеев оказался без дела — началась Крымская война, и гимназия, где он преподавал, была временно закрыта. Привыкший к рукоделию (он, например, иногда шил для себя одежду), будущий великий химик решил развлечься, а заодно и немного подзаработать. Он стал склеивать картонные чемоданы. Продукция понравилась покупателям, которые наградили его прозвищем «чемоданных дел мастер». Продолжал мастерить Дмитрий Иванович и в последующие годы, но уже, главным образом, научные приборы для своей лаборатории

Профессор Менделеев

В течении двух лет Менделеев стажировался в Германии, устроил собственную лабораторию в Гейдельбергском университете. Здесь молодой ученый проводит много опытов, на основе которых пишет научные труды «О расширении жидкостей» и «О температуре абсолютного кипения». В этот же период ему удалось открыть явление, названное «критической температурой».

Не только на науку хватало времени Менделееву в Германии. Там он увлекся провинциальной немецкой актрисой Агнессой Фойгтман. Любовный роман развивался стремительно, русский химик повсюду ездил за возлюбленной, устраивал ей бурные сцены ревности. Фойгтман забеременела, когда Менделееву пора уже было возвращаться в Россию. Хотя он и сомневался в своем отцовстве, но последующие 17 лет исправно высылал Фойгтман деньги