Мало того, с Византией был заключен мир, даже состоялась свадьба Всеволода с Марией, а нового митрополита не присылали. Неужто греки решили так наказать Русь? Но при чем здесь вера? Правители могут воевать меж собой, но при чем здесь священники?

Это тоже тяжелым грузом лежало на сердце и у Ярослава, и у Ингигерд до ее смерти. В Софии Киевской служил Иларион, он же освятил собор, но митрополит от этого не появился. Греки словно забыли, что на Руси тоже христианская вера.

Вот когда подсуетиться бы римским священникам, но там хорошо помнили неуспех много лет назад Адальберта и новых попыток не делали. А может, знали, насколько тверд в своей вере князь киевский, и просто не рисковали связываться?

Жизнь прочно вошла в мирную колею, Русь была сильна как никогда, связана брачными узами с половиной Европы, если и не со всеми дружила, то хоть не воевала. Князю можно и отдохнуть.

Но отдыхать Ярославу не давали собственные мысли, и далеко не только об отсутствии митрополита. Чем старше он становился, тем больше понимал отца. Вернул Руси все потерянные за время междоусобиц земли, собрал ее воедино, укрепил границы, связал соседей договорами, даже разбил проклятых печенегов, а что теперь? Повзрослели сыновья, им нужна самостоятельность и нужна власть. Снова Русь делить?

По отчине и по дедине все должно достаться Владимиру, он старший, он и Новгород за собой держит. Ошибок наделал, так кто ж без этого правит? Ошибок не делает тот, кто вообще ничего не делает, а за одного битого двух небитых дают. Сможет ли он править Русью, как правит Новгородом? Сумеет ли сдерживать свою горячность и не натворить беды?

Как хотелось воспитать старшего самым сильным, самым мудрым, самым грамотным, чтобы ему передать все, что скопил не только вон на улицах Киева или в казне, но и в душе, в уме, в закромах Софии, где лежат книжные сокровища, наконец.

Не сумел, все было не до сына, то с одним воевал, то с другим, а когда всех одолел, оказалось, что сын уже вырос. И воспитали его другие. Хорошо воспитали, но он слишком упрям и горяч, а Ярослав точно знал, что князь должен быть и хитрым, и осторожным, и неторопливым тоже. Сколько раз его самого обвиняли в нерешительности и даже трусости! Но он выжидал, и все решалось так, как ему было нужно. За много лет князь понял, что, пока есть хоть какая-то надежда договориться, это надо делать. Худой мир всегда лучше доброй ссоры. Он договорился с Брячиславом и только выиграл от этого, с Мстиславом и не пожалел, терпел выходки Магнуса и наглость Харальда, зато ныне Норвегия хороший союзник, а король его зять. Принимал у себя всех изгнанников, отдал дочерей замуж далеко от дома, женил сыновей на чужестранках, зато теперь у Руси нет противников. Мир на границах, мир внутри.

Надолго ли? Так не хотелось думать, что лишь до его смерти! А ведь самому князю шел уже восьмой десяток лет… Пора было подводить итоги. Он и подводил. Не всегда они оказывались утешительными. Многое сумел, многое исправил, отдал все долги, которые наделал тогда, после смерти отца. Стал мудрым, жизнь научила.

Сможет ли так Владимир? И без размышлений Ярослав мог ответить: «Нет!» Старший сын больше похож на Мстислава, такой же нетерпеливый и горячий. Но брат сумел стать хорошим князем для Чернигова, может, и Владимир станет? Только бы отцу дожить до этого времени!

За окном не просто рассвело, а уж день-деньской, а он все размышляет! Совсем сна не стало у князя, вот тебе и спокойная жизнь. Слуга несколько раз осторожно заглядывал в комнату, но масла в лампадке хватало, а остальное Ярославу не нужно. Махнул рукой, чтобы не мешал, вихрастая голова слуги скрылась, тихо стукнула прикрывшаяся дверь. Мысли князя вернулись к сыновьям.

За Владимиром Изяслав. Назвав сына в честь своего старшего брата, Ярослав точно определил его судьбу – быть супротив Киева, а посадив в Турове, добавил к ней еще и что-то от Святополка. От такой мысли стало не по себе. Поднялся, тяжело прошелся по горнице, долго стоял перед образами, шепча молитву.

Ярослав часто просил Господа о помощи, гораздо чаще, чем возносил ему слова благодарности. Понимал, что это неправильно, плохо, но человеческое брало верх. Большинство людей так – больше просят: «Дай! Помоги!» и куда меньше произносят от души: «Благодарю, Господи!»

Молитва чуть успокоила, но мысли об Изяславе не отпускали. Второй сын и без того сторонился, а уж когда стал Туровским князем и взял за себя Гертруду, так и вовсе отдалился. Все против Киева, против отца. Первенца Мстиславом назвали, Ярослав порадовался, казалось, разумен сын, не злобив. Но потом второго нарекли Святополком, и сердце защемило обидой. Не столь уж важно, какое имя у внука, но к чему же супротив делать? Это был вызов, мелкий и исподтишка, Изяслав словно нарочно подчеркивал свое неприятие Киева. И это при живом отце, а что будет, когда Владимир начнет править? Между этими братьями сызмальства ладу не было, старший подчеркивал, что он будущий князь Руси, а Изяслав фыркал. Как бы после его смерти не сцепились в борьбе за власть…

Ярослав понял, чего боится больше всего, – именно вот этой братоубийственной войны! Всех чужих врагов можно одолеть, даже печенегов вон прогнали, но когда брат на брата – это самое страшное. Врагу не пожелаешь, а уж своим родным кровиночкам тем паче. Сыновья и дочери для родителей словно пальцы одной руки, любой порань, всей руке больно.

И все же, как бы родители одинаково ни любили детей, у каждого есть тот, к кому сердце лежит больше. Из дочерей это Анна, а все же и ее не пожалел отец, отдал замуж далеко-далеко в чужие края.

А из сыновей? Конечно, любимый сын Всеволод, он ближе всех, самый спокойный, разумный, истово верующий, любящий книги. Этот не станет рубить сплеча или рваться в бой очертя голову. Ему бы править за отцом…

И вдруг князя обожгла мысль: а не повторяет ли он сам отца – князя Владимира?! У того тоже был любимцем Борис – спокойный, истово верующий любитель книг. И также в Новгороде сидел сам неистовый, рвущийся в бой Ярослав, а в Турове обиженный Святополк… Неужели Русь ждет повторение страшных лет, а сыновей – судьба его погибших братьев?!

Ярослав метнулся к образам, упал на колени, невзирая на боль, взмолился:

– Помоги, Господи! Огради! Не о себе молю, о сыновьях! Вразуми, не дай ввергнуться в бездну ненависти и убийств!

Молился горячо и долго, не замечая, что за окном день совсем сменил ночь. Потом вдруг собрался и отправился в Десятинную. После пребывания в Киеве Болеслава и предательства Анастаса, а потом еще и разлада с Феопемптом эту церковь не любил. А уж когда построил Софию и поставил на нее Илариона, так и вовсе тянуло в новый собор.

Но сейчас князь шел не столько в Десятинную, сколько на могилу отца. Он долго стоял на коленях перед саркофагом, несмотря на сильную боль в поврежденном колене. Просил прощенья за то, что не понимал и не столь любил при жизни, как надо бы сыну. Просил Святого Владимира помочь внукам, оградить их от злобы и зависти друг к другу, а его самого вразумить, как от этого княжичей уберечь.

И вдруг почувствовал, что с души словно свалился огромный камень. Нет, легче не стало, тяжкие думы не отпускали, но стало как-то яснее. Он много лет исправлял ошибки, сделанные в молодости, но все время чувствовал, что есть еще что-то, чего он не видит, не понимает. А теперь понял – это была вина перед отцом. И только теперь, когда осознал, Ярослав стал в тысячу раз мудрее себя вчерашнего, хотя и без того слыл весьма мудрым.