— Я все знаю.

— Откуда?

Он мотнул головой в сторону двери:

— Там только об этом и говорят.

— Я…

Марк подскочил к ней, схватил ее за плечи.

— Я ведь вас предупреждал? — Он немного понизил голос. — Я вас всех предупреждал. Боже мой! Реверди жив. Мы все через это пройдем.

— Тебе нельзя выходить, — сказала она слабым голосом, высвобождаясь из его объятий.

— Я буду вести себя спокойно.

— И куда ты?

— Я уеду за границу.

— За границу? Но… но врачи тебе не разрешат.

— Врачам нужна койка, и потом сегодня утром я разговаривал с психиатром. Он не имеет ничего против. По его мнению, я болен реальностью. Я должен погрузиться в нормальную жизнь. Так не будем терять время!

Хадиджа попробовала разыграть другую карту.

— Полиция не выпустит тебя из Франции. Ты — главный свидетель. И тебе грозит расследование.

Он застегнул сумку, натянул куртку:

— Хадиджа, ты опаздываешь. Уже все закончилось. Мой адвокат избавил меня от этого разгребания дерьма. Меня могли бы привлечь в Малайзии. Но здесь, во Франции, я жертва. Жерт-ва! Что касается моих свидетельских показаний, то я все рассказал полиции. Не знаю, что еще я мог бы добавить. Кроме моих теперешних страхов.

Он сделал вид, что направляется к двери. Она преградила ему путь:

— Куда ты едешь? Я должна это знать!

— На Сицилию. — Он горделиво улыбнулся. — Я знаю местечко, где этот говнюк не станет меня искать.

Взгляды можно читать, как открытые книги. Взгляд Марка всегда оставался закрытым, но Хадиджа научилась разгадывать его знаки. Она поняла его истинные намерения.

Марк не убегал от Реверди.

Наоборот: он хотел заманить его на территорию, которую сам знал.

Расставить ему ловушку.

Хадиджа с изумлением услышала свой собственный голос:

— Я еду с тобой.

Все осени мира должны быть похожи на сицилийскую осень.

Хадиджа поняла это на следующий день, сразу после приземления, в семь часов вечера.

Самолет нырнул в облака, потом выровнялся, потом пролетел в арку из бесконечно мягкого текучего света. За иллюминатором проносились картины, написанные всеми оттенками меди, а иногда между ними вспыхивала лаково-синяя поверхность моря. Вдали виднелось побережье: желтовато-зеленые равнины, словно выгоревшие жарким летом. Потом, ближе к земле, показались серые дома и, главное, скалы. Кора, покрывавшая остров. Черные камни, жесткие и гладкие среди обугленной травы.

Катания.

Она никогда раньше не слышала этого названия.

И однако, выйдя из самолета, вдохнув морской воздух, пахнущий водорослями и солью, она сразу же почувствовала себя дома. Она подумала, что, наверное, осень в одной из стран, откуда происходили ее предки, должна быть похожа на эту теплую ласку. Она ни разу в жизни не бывала ни в Алжире, ни в Египте, но именно такая осень с самого детства жила в ее душе.

Ей понравилось даже такси: маленькое, серое, неустойчивое, непонятной марки. Оно напомнило ей машины ее первых приятелей, там, среди высоток Женневилье — разбитые «фиаты», «лады»… Она заерзала, усаживаясь поудобнее, и с дрожью счастья услышала скрип рессор.

Несмотря на все случившееся, на побег, на угрозу, на жестокость, она чувствовала себя счастливой. Где-то в глубине ее сознания бились слова, которые она никогда не рискнула бы произнести: «медовый месяц»…

Постепенно пейзаж вдоль дороги стал более мрачным. Черный, однообразный, траурный. Можно было подумать, что буря засыпала все вокруг пеплом, сгладив все выступы, покрыв холмы жесткой коркой.

— Что здесь случилось?

— Ничего особенного, — ответил Марк, не отрывая взгляда от окна. — Этна совсем рядом. Все эти скалы вулканического происхождения.

И тут она увидела его.

Вулкан. У самой кромки горизонта. Черная гора, словно заключающая в себе волшебство. Мрачная вершина, похожая на место, где собраны все пророчества и тайны. Сама не зная почему, теперь Хадиджа ощущала присутствие античности — древнейшая история еще трепетала здесь, рассылая вокруг себя символы и послания.

Она еще раз сказала себе, что Марк хочет завлечь Реверди на эту землю предков. Может быть, он хочет встретиться с ним на вершине вулкана, среди обжигающих газов? У него нет никаких шансов затащить его на эту высоту. Она подумала о море. Еще более абсурдно: именно эту среду и предпочитает Реверди. Город? Она уже представляла себе узкие черные переулки. Неужели он так хорошо знает все здешние закоулки, что сможет расставить ловушку для убийцы?

Она машинально нашарила в сумке мобильный телефон. Перед отъездом она тайком позвонила Солену, полицейскому с бесцветным лицом. Он попытался отговорить ее. Но по его тону она поняла, что Марк говорил правду: его адвокат сделал так, что они оба, и он, и она, теперь стали недосягаемы для любых расследований. Они располагали свободой перемещения.

Хадиджа обещала полицейскому, что по приезде сразу же вышлет ему по факсу адрес гостиницы. А Солен в ответ пообещал предупредить полицию города, чтобы сицилийцы были готовы к любой неожиданности. Но и тут она уловила подтекст в его голосе: у полиции Катании хватало своих дел.

Она все еще крутила в пальцах мобильный, когда они въехали в город.

Все ее веселье улетучилось.

А уже на следующий день она влюбилась. Влюбилась в свою комнату в маленькой старой гостинице, совершенно пустой, стоящей в тупике. Влюбилась в потертые узоры на шторах и покрывале, в вешалки для полотенец и в старинные медные краны. Она влюбилась в серые крыши, в крест над церковью, в спутниковые антенны, на которые могла смотреть из номера, облокотившись на кованый железный парапет балкона, похожий на орлиный коготь.

Она стала гулять по городу. Она ходила по улицам, по переулкам, по площадям, черным и теплым, словно еще таящим в себе очень древний, потухший огонь. Она полюбила эти тротуары — коричневые, неровные, словно испещренные ударами кузнечного молота, эти стены из темного песчаника, эти дворики, эти сады, окруженные остывшей лавой. Как ни странно, вулканический камень заострял все контрасты, подчеркивал каждую деталь. Казалось, здесь все было нарисовано разноцветными мелками на грифельной доске.

Хадиджу восхищала сицилийская жизнь, суета города, одновременно крикливого и приглушенного, бурлящего и уютного. Дымные площади, пропитанные запахами, доносившимися из будочек, где продавали хлеб, жаренное на вертеле мясо, пирожки с морепродуктами. Античные статуи, серые, изъеденные временем, шатающиеся на своих пьедесталах, вокруг которых со смехом бегали ребятишки. Серебристые плиты, блестевшие, как зеркало, под ливнями, которые время от времени обрушивались на город, но никогда не задерживались в нем надолго.