Приглашение на ночь Летней Луны и то, что произошло потом, с одним из людей Джамирро, видимо, имело значение для этих людей. Оружие никогда не защитило бы Данилова и его спутницу столь надежно, как то неведомое, что испокон было частью их земли, то, с чем Данилов сумел соприкоснуться и что взяло его под свою опеку и покровительство.

Иногда Олег и Элли заезжали в поселок, но он казался им совершенно чужим на этой земле, словно инопланетная станция землян в красном безмолвии марсианской пустыни. Внезапно к Олегу пришло и понимание состояния доктора Вернера: алмазы были частью этой земли, Вернер относился к ним как к живым существам, и душа его разрывалась между желанием оказаться в милой и теплой Германии и невозможностью расстаться с «магическими кристаллами».

Кажется, и столица, и страна словно замерли во времени и пространстве, здесь ничего не происходило; все та же вялотекущая война с повстанцами, длящаяся, Данилов мог бы поручиться, всегда: для определенных племен война и связанные с нею прибыли являются единственным приемлемым «способом производства», и их активность стимулирует многие отрасли хозяйства, пока какой-либо из стойких народов не получит власть и не обрушит на разбойников всю тяжесть своей отваги.

Но, при всей неторопливости, что-то неприметно вибрировало в напоенном ароматами недальнего океана и благоуханием цветов воздухе вечерней Кидрасы, но ни Олег, ни Элли этого не замечали, потому что не желали замечать.

Так прошел месяц до нового полнолуния. А они вели себя как дети, будто бы все окружающее было подаренной им к Рождеству игрушкой, но, в отличие от детей, они не стремились ни поломать ее, ни узнать ее устройство... Элли смотрела на мир с таким удивлением, словно видела его впервые, и Олегу нравилось видеть все ее глазами: мир казался прекрасным и бесконечным, как океан.

И еще – Данилову подумалось: наверное, когда пропадает удивление миром, пропадает не только любовь к нему, но и любовь вообще; если люди из всего многообразия жизни выбирают гордыню и самоутверждение властью и богатством, жизнь их начинает клониться на закат, и неумолимая сила несет таких вниз, сначала медленно, потом – скоро, словно по ледяной скользкой доске... Человек падает в бездну, наполненный горячечным восторгом, испытывая головокружение полета... Возможно, жалость по бесцельно и беспощадно прожитой жизни еще успевает полыхнуть горьким, багровым заревом последнего заката перед черной пропастью забвения... Возможно, и нет. Ведь по ощущениям полет от падения неотличим.

...Сначала ему снилось, что он летит. Все тело было невесомым, а воздушные потоки окутывали мягким, влажным теплом. Вокруг стелились облака, лишь иногда внизу проглядывало прозрачное небо, но его снова заволакивало дымкой. А потом он стал падать. Падение было почти отвесным, стало холодно, тело мгновенно сделалось влажным и липким, а его влекло в жуткую бездну...

Потом был запах орхидей – удушливо-влажный, дурманящий... А он шел сквозь этот запах и сквозь причудливо переплетенные ветви, внимательно оглядывая кусты, чтобы вовремя заметить маленьких, грязно-зеленого цвета змеек, затаившихся в ветвях в ожидании мелкой добычи. Так и шел, раздвигая податливо-гуттаперчевую массу кустов, туда, к свежему дыханию бриза.

Океан открылся сразу. Он был величествен и покоен, как уставший путник.

Валы, казалось, едва-едва набегают на хрусткий крупный песок, но было слышно, как океан дышал, медленно, монотонно, словно отдыхая в полуденном сне.

Ровная широкая полоска песка была вылизана ветрами и абсолютно пустынна.

Только у самой воды шустрые крабы, выброшенные шальной волной, неловко перебирали лапками, стараясь побыстрее вернуться в родную стихию. Чуть поодаль берег вздымался крутым охрово-коричневым обрывом, кое-где поросшим приземистыми кустами и неприхотливой жесткой травкой, ухитрившейся даже расцвести мелкими бледными цветиками.

Девчонка брела по самой кромке прибоя обнаженной, ее худенькая загорелая фигурка казалась частью этого берега, этих древних утесов, скал, выглядывающих из моря, будто окаменевшие останки доисторических чудовищ. Она что-то напевала, играла с каждой набегавшей волной, смеялась сама с собою и с океаном, и гармония счастья казалась полной.

А в дальнем мареве возникло белое облачко. Оно было похоже на батистовый платок, сотканный из прозрачных фламандских кружев, невесомое и легкое, как дуновение... Но марево густело, становилось плотным и непрозрачным, затягивая уже полнеба грязно-белым пологом; оно на глазах меняло цвета, словно наливаясь изнутри серым и фиолетовым... И океан стал сердитым и неласковым, на гребешках волн закипела желтоватая пена, и сами волны сделались непрозрачными и отливали бурым. И только зубья скал ожили в набегающем шторме; вода бесновалась, словно слюна в пасти исполинского хищника... Но солнце еще заливало сиянием берег, и девушка, занятая игрой, не замечала ничего вокруг.

Солнце скрылось в одно мгновение, исчезло, словно кто-то задернул тяжелую портьеру. Девушка оглядела разом ставший чужим и неприветливым берег, метнулась к обрыву; там, над обрывом, полыхнуло бело, земля содрогнулась, и обрыв стал оседать, дробиться пластами... Один замер в шатком равновесии, качнулся и с утробным хрустом и грохотом рухнул на песок, подминая под себя побережье и окутав все окружающее тонным смогом серо-желтой сухой пыли. Девушка заметалась в этом мороке, взвесь песка и пыли набивалась в ее легкие, душила...

А потом пласт рухнул и их накрыло тяжкой коричневой массой. Дышать стало трудно, почти нестерпимо, он оглушенно тыкался вокруг и с удивлением отметил, что толща породы проницаема, она похожа на плотную взвесь. Девушки нигде не было, она исчезла. И он остался один в этой душащей пустоте, из которой не было выхода...

...Данилов вскочил на постели, тревожно озираясь. Элли не спала. Она сидела и смотрела на него; ее темно-карие глаза в полутьме казались почти черными.

– Тебе снилось что-то страшное? – спросила Элли.

– Да. Одиночество.

– Я видела, как ты мечешься во сне. Но не хотела тебя будить. Мне думалось, ты сам выберешься из морока, в который попал. – Элли вздохнула. – Мне тоже было страшно и одиноко. Мне снилось, что я превращаюсь в камень. Тело мое цепенело: сначала ноги, потом руки... Я была в большой белой пустыне, все было там словно из гипса и молочно-белым, как простыни в операционной. А я замерла и не могла пошевелиться. Словно меня укусила гадюка вот сюда. – Девушка показала на грудь напротив сердца.

На глазах Элли заблестели слезы. Олег обнял девушку, провел ладонью по волосам:

– Не печалься. Это был просто дурной сон.

– Нет, я знаю...

– Что знаешь?

– Это не просто сон. На этом острове все не просто. Наверное, я загостилась...

– Загостилась – где?

– Здесь. – Элли помолчала, добавила:

– На земле. Я совсем не должна была жить. И я бы не выжила, если бы мама не умерла.