– Кто вы? – повторил Взик свой вопрос.

– Это важно? – Лада опять пожала плечами.

– Важно.

– Я люблю Везича.

– Что с ним случилось?

– Не знаю.

– Вы звонили к нему на работу?

– Его там нет. Он поехал на встречу с немцем.

– С каким немцем?

– Его фамилия Штирлиц. Он из группы Веезенмайера.

– Чем вы докажете, что пришли по поручению Везича?

– Вы сошли с ума? – спокойно удивилась Лада. – Петар мне говорил, что вы его друг.

– Именно поэтому я и задал вам этот вопрос.

– Вы должны напечатать материалы Везича, – повторила Лада, закуривая. – Я передаю вам его просьбу и черновики. Почему я должна доказывать вам, что пришла от него?

– Потому что того репортера, которому Везич утром показал этот свой материал, убили. Его сына утопили в корыте. Мать закололи шилом, а жене перерезали горло.

Лада почувствовала, как мелко задрожала сигарета в ее руке. Это заметил и Взик.

– Вам страшно за Везича?

– Конечно.

– А мне страшно за моего сына.

– Вы подведете Везича, если не напечатаете этот материал.

– А может быть, наоборот, спасу?

– Может быть…

– Вы хорошо держитесь. Моя жена на вашем месте наверняка заплакала бы.

– В другом месте это можно сделать и без свидетелей.

– А может, и не заплакала бы, – скорее себе, чем Ладе, сказал Взик, виновато улыбнувшись.

– Заплакала бы. Женам положено плакать. Что же мы будем делать, господин Взик?

– Где он должен был встретиться с немцем?

– В клубе «Олень».

– Поезжайте туда.

– Вы не хотите составить мне компанию?

– У меня идет номер. Я выпускаю газету.

– А если Везича там нет? Стоит обратиться в полицию?

– Стоит. Но вас спросят, кем вы приходитесь Петару.

Лада вдруг вспомнила своих знакомых мужчин и свое маленькое ателье и подумала, что теперь снова будет там одна или с кем-нибудь еще, похожим вот на этого, который рассказывал ей про то, что его жена заплакала бы. И ощутила усталость. «Господи, какая же я была дура. Когда он сказал, что ему могут снять голову, я должна была просить его не лезть в это дело, я должна была умолить его остаться со мной».

– Господин Взик, вы должны исполнить просьбу Петара, – тихо сказала Лада. – Я ничего не понимаю в ваших делах, но я знаю Везича. Ему это очень, очень, очень нужно. Пожалуйста, не поступайте так, чтобы он разочаровался в вас…

– Как вас зовут?

– Лада.

– Послушайте, Лада. Я бы ответил Петару так, как отвечу вам. Мы все играем. Все время играем. Но, когда приходит смерть и ты знаешь, что она пришла в результате твоей игры, начинается переоценка ценностей. Я не буду этого печатать. Не сердитесь. У меня есть сын. Я не вправе рисковать его жизнью. Если бы я был один, я бы сделал то, о чем вы просите.

«Я сейчас врал себе, – понял Взик, глядя вслед Ладе. – Я бы не сделал этого, даже если бы был один. Я маленький трусливый лжец. И нечего мне корить Ганну».

Веезенмайер вызвал Штирлица в генеральное консульство около полуночи.

– Как вы себя чувствуете, Штирлиц? – спросил он, участливо разглядывая лицо собеседника. – Не очень устали от здешней нервотрепки?

– Устал, признаться.

– Я тоже. Нервы начинают сдавать. Сейчас бы домой, а?

– Неплохо.

– Хотите?

– Конечно.

– Я с радостью окажу вам такую услугу, только не знаю, как это получше сделать. Может, отправить вас в Берлин как проштрафившегося? Пожурят, побранят, да и простят вскорости. Зато отдохнете. Согласны? Не станете на меня сердиться?

– Я не знаю, как сердятся на начальство, штандартенфюрер. Не научился.

– На начальство сердятся точно так, как сердятся в детстве на отца: исступленно, но молча, боготворя в глубине души.

– Надо попробовать.

– Я вам предоставлю такую возможность. Берите ручку и пишите на мое имя рапорт.

– Какой?

– Вы же хотите домой? Вот и пишите. Или изложите мне причины, по которым вы ослушались моего приказа и назначили Везичу встречу в клубе «Олень». И то и другое означает ваш немедленный отъезд в рейх. В первом случае вас будут бранить за дезертирство, во втором – за нарушение приказа. Даю вам право выбора.

– И я тоже.

– Что?!

– Я тоже даю вам право выбора.

– Штирлиц…

– Ау, – улыбнулся Штирлиц, – вот уже сорок один год я ношу это имя.

– Вы понимаете, что говорите?

– Понимаю. А чтобы вы поняли меня, нам придется пригласить в этот кабинет генерального консула, и он подтвердит получение мною шифровки от Гейдриха, а потом я объясню вам, что было в той шифровке.

– Что было в той шифровке?

– Значит, можно не приглашать Фрейндта? Вы мне верите на слово?

– Я всегда верил вам на слово.

– В шифровке содержалась санкция на мои действия, связанные, в частности, с Везичем. Он нужен Берлину.

– У вас есть связь с Берлином помимо меня?

– Я человек служивый, штандартенфюрер, я привык подчиняться моему начальству…

– А я кто вам?

– Вот я и сказал: привык подчиняться моему начальству. Я не говорил, что не считаю вас начальником. Много лет моим начальником был другой человек, теперь вы, я прикомандирован к вам, вы здесь мой руководитель.

– Не я, – поправил его Веезенмайер. – Фохт, а не я.

– Фохту теперь трудно. Он скорее ваш сотрудник, а не мой начальник. Я не уважаю тех начальников, которые проваливают операцию, играя на себя.

– Какую операцию провалил Фохт?

– Операцию с подполковником Косоричем. С тем, что застрелился. Боюсь, он не доложил вам об этом.

– А в чем там было дело?

– Вы его спросите, в чем там было дело. Или Везича, у которого хранится посмертное письмо Косорича. Там четко сказано.

– Везич в тюрьме, – отрезал Веезенмайер. Лицо его дрогнуло, видимо, он сказал об этом, не желая того. Он не считал Штирлица врагом, поэтому контролировал себя до той меры, чтобы правильно вести свою партию в разговоре, получая от этого некий допинг власти, столь необходимый ему для завтрашних бесед с разного рода лицами, которые будут помогать Германии в ближайшие дни, а особенно после вторжения.