– Я очень рада, что они так считают! – улыбнулась она.

А Омелия выкрикнула:

– Подарок от нашего драгоценного учителя, мэтра Гювайзена Штокса, добряка и эсквайра! Совместно с Бартом и Кристиной Киллингворт!

Гювайзен, одетый в неподражаемо изысканный костюм, с плюмажем на треуголке, в ботфортах, со шпагой, вышел навстречу плывущей в бальном платье Кристине. Он куртуазно склонил голову, Кристина сделала медленный реверанс. Барт взял скрипку, поднял смычок… Тонкая, плавная мелодия поплыла по громадному восьмиугольному кругу, слышавшему до этого лишь звон железа и грохот сапог. И точно по ниточке этой мелодии закружились Штокс и Кристина. Анна-Луиза, приблизившись, прошептала что-то Эвелин, а она прошептала мне:

– Наш Гювайзен ещё и учитель бальных танцев!

Наверно, искушённый танцор немедленно обратил бы внимание, а я увидел не сразу: мэтр вёл даму столь плавно, столь точно, что неуместная шпага на его боку двигалась вместе с ним как приклеенная.

И, когда завершился танец и отгремел аплодисмент, наша кухонная командорша, наш звонкоголосый глашатай оповестила о последнем дарителе:

– И наконец, леди и джентльмены, подарок от Барта, нашего удивительного музыканта, вдохновенного и счастливого!

Барт, отложив скрипку, чуточку виновато улыбнувшись, сказал:

– Мой подарок – не есть совершенно мой личный. Это некий спасённый предмет.

И, шагнув к стене, поднял и принёс на скамью что-то накрытое куском жёлтой фланели. И вот ткань снята… И Милиния встала с кресла! Прижав к груди кулачки, она смотрела не отрываясь на старый, поцарапанный сундучок с подржавевшей оковкой. А Барт поставил сундук на бок, на манер двери опахнул крышку… Немедленно вся детвора форта «Шервуд» подбежала и стала рассматривать сине-белого принца-рыцаря, с мечом из парусной иглы с обломанным ушком, розово-белую девушку с волосами из жёлтой скатертной бахромы, красного кота с разными по размеру ушами и коричневого, плотного, в серой шляпе, разбойника. Милиния вывела их из «домика» и стала что-то рассказывать. Тогда я встал и, переглянувшись с сидящими в амфитеатре взрослыми, вопросительно показал на выход. Все закивали, поднялись с мест и пошли, стараясь ступать негромко.

Вот, мы пришли в каминный зал и, когда Милиния, Барт и окружающая их детвора спустились из разноцветной башни, их встретил уже полностью накрытый праздничный стол.

Поздно ночью, вернувшись в свой апартамент, я спросил у Эвелин:

– Откуда у нас столько цветных фонарей? Давид привёз незаметно?

– О нет, Томас! – ответила она, лучась счастливой улыбкой. – Это наше собственное «Шервудское» стекло.

Мало кто в то утро остался в замке. Карета за каретой – ехали и ехали в Бристоль обитатели «Шервуда». Луис с самого утра, властным распоряжением потеснив корабли купцов, освободил место у мола, чтобы «Дукат» мог пришвартоваться непосредственно к берегу, а не перевозить команду и пассажиров в шлюпках. Дамы поднялись в таверну, к Алис, а Гювайзен и обнаружившая вдруг очевидную склонность к воспитанию детей Кристина Киллингворт вывели детскую компанию на тот самый освобождённый квадрат мола. Здесь они принялись устанавливать пушку и флагшток.

Вместе с Луисом, Давидом и Готлибом мы тоже поднялись по каменной лестнице и принялись устанавливать кирпичные шпалеры для углей, над которыми скоро должны были возлечь удивительные в качестве вертелов шпаги.

Проинспектировали места для благородных гостей, места для музыкантов и остались довольны. Ну и, не в силах справиться с нетерпением, притопали в гавань.

Ждали больше часа, и вместе с нами ждала огромная, без преувеличения, – огромная толпа горожан, портовых рабочих, матросов. Легенда адмиралтейства, «Дукат», должен был сверкнуть парусами со стороны моря!

И он сверкнул. Едва только показались высокие белые пирамиды, как все собравшиеся принялись кричать и размахивать руками, платками и шляпами. Брюс и Готлиб зарядили кулеврину – и бахнули. И, охватившись общим азартом, снова зарядили – и снова бахнули, и так стреляли до самого входа корабля в гавань. И здесь, уже хорошо различимый, такой родной Оллиройс четырежды повернул своё длиннорылое колесо, и над гаванью прокатились четыре гулких пороховых удара.

Стоун, в зелёном камзоле, сверкающем золотым позументом, стоял у борта. Матросы, летая по вантам, втугую обтягивали паруса. С юта и бака метнули канаты. Десяток допущенных Луисом портовых грузчиков их тотчас подхватили и, набросив петлями на причальные кнехты, стали тянуть. «Дукат» мягко ткнулся бортом в навешенные на камень мола джутовые маты.

Однако на корабле не спешили отворить фальшборт и выдвинуть трап. Напротив, и все матросы, и Стоун исчезли! Хорошо понимая, в чём дело, мы с Готлибом переглянулись и сняли свои торжественные камзолы. И, оказавшись в знаменитых шёлковых, алых рубахах, приняли на себя стрелы выкриков – и радостных, и завистливых, и удивлённых. И вдруг на верхней палубе полыхнуло алым огнём! Над толпою взметнулся приветственный вой. Отворился фальшборт, и выдвинулся трап, и ткнулся в серый каменный мол. Нетвёрдо ступая, первым сошёл Энди Стоун. Остановился у края трапа и замер. И за ним быстро сбежали все матросы команды – в рубахах из знаменитого, пробитого пулями шёлка. Ловко и слаженно выстроились в длинную шеренгу. И только тогда Стоун, продолжая слегка раскачиваться, подошёл ко мне и вознамерился отдать рапорт. Но я не стал слушать. Просто шагнул и крепко обнял его. Потом, стянув с головы и отдав Стоуну треуголку, поспешил к команде. Под размеренный стук кулеврины по очереди обнимал матросов и в сильнейшем волнении бормотал:

– С возвращением, братцы! С возвращением, братцы…

И вот, закончив приветствия, с удивлением увидел за фронтом шеренги людей в партикулярной одежде.

– Ах ты!… – пробормотал я и шагнул к Клаусу.

Вспыхнув улыбкой, он также шагнул навстречу.

– Рад видеть тебя, дух острова Иуга-э-дугу!

– И я рад видеть тебя, капитан!

– Сиреневый Абдулла, – представился мне разодетый в цветные шелка очень смуглый человек.

– Салам алейкум! – сердечно поприветствовал я его. – О, сколько мне про тебя Бэнсон рассказывал!

Поклонившись, разноцветный человек отступил и…

– Вот это сюрприз, – прошептал я. – Доброго здоровья, Ваше величество кот!

И сердечно обнял Пантелеуса с его седоголовым котом, устало восседающем на плече.

Последним в этой маленькой линии стоял невысокого роста человек в чёрном плаще, шляпе, в глухой чёрной маске. Рукой, скрытой под перчаткой с широким раструбом, он протянул мне плоский, в четверть ладони, медальон на цепочке. И, когда, вращаясь, медальон повернулся ко мне лицевой стороной, я увидел пляшущего гнома, на зелёной траве, в красной рубахе, под желтоватым солнцем. И, с невыразимой радостью распахнув руки для объятий, прошептал: