Дело, разумеется, вовсе не в том, что Черчилль внезапно избавился от всех своих недостатков. Он по-прежнему всюду совал свой нос, был так же нетерпелив и непостоянен, как и прежде. Однако теперь понадобились его способности неутомимого организатора, блистательного оратора, который сумел бы вдохнуть силы в приунывший народ, поделиться с ним своей энергией, расшевелить министров, генералов, дипломатов и прочих высокопоставленных чиновников. И действительно, Черчиллю удалось завоевать авторитет, новый премьер-министр пользовался огромной популярностью у народа, кроме того, он твердо верил в свой гений, бойко вел дела внешней и внутренней, а также военной политики.

После поражения на выборах в 1945 году в один миг вся его жизнь перевернулась. Потеря власти была для него не просто самым страшным унижением — отныне новый лидер оппозиции был вынужден вести жалкие баталии на крошечном пятачке парламентской трибуны. Он явно вырос из этой роли, но, вместо того чтобы совсем уйти из политики и купаться в лучах заслуженной славы, предпочел остаться в качестве лидера консервативной партии, перешедшей в ряды оппозиции. В то же время он, казалось, пребывал в разладе с эпохой, потерял чувство реальности и напоминал, как жестоко заметил Бивен, «динозавра на выставке точных измерительных приборов». Теперь Черчилля утешали воспоминания и сознание того, что он успел вписать свое имя большими буквами на страницы истории, что у него был статус первого эксперта в вопросах международной политики, — теперь он мог, подобно пророку, предсказывать будущее планеты.

* * *

Второй феномен, над которым стоит поразмыслить историкам: Черчиллю, аристократу, наделенному массой талантов и ставшему самым популярным премьер-министром в истории Великобритании, всегда удавалось сочетать верность принципам и прагматизм, теоретический подход и метод проб и ошибок. Он, впрочем, сам раскрыл секрет этой диалектики: «Всегда гораздо легче провозглашать принципы, нежели следовать им в жизни (...). Однако тот, в чьей душе убеждения пустили глубокие корни, имеет больше шансов выстоять среди стремительно изменяющихся обстоятельств и повседневных случайностей, нежели тот, кто не видит дальше собственного носа и заботится лишь об удовлетворении своих сиюминутных прихотей»[437].

Черчилль родился аристократом и оставался им всю жизнь, купаясь в комфорте, как и подобает отпрыску знатного рода. В детстве и юности его окружал роскошный, величественный декор Бленхеймского замка, в котором он появился на свет, куда он потом часто наведывался, где он сочетался законным браком с Клементиной и вблизи которого был погребен. Возмужав среди обелисков, воздвигнутых в честь той или иной победы британского оружия, среди картин и гобеленов, представлявших самого знаменитого капитана Королевства, Черчилль счел своим долгом передать в века это священное наследство. В этом и заключалась миссия так называемых «вековых дубов» — аристократических семейств Англии, которые, по словам Бурке, составляли силу и славу британской короны.

Разумеется, иногда Черчилль в силу каких-либо чрезвычайных обстоятельств встречался и с рядовыми британцами, хотя, надо признать, эти встречи были недолгими и довольно поверхностными. Так, в 1916 году он соприкоснулся с шотландскими стрелками, служившими в его батальоне. Наиболее тесно он общался со своими низкородными соотечественниками лишь во время Второй мировой войны. В 1940 году перед лицом страшной опасности в Англии установилась атмосфера всеобщего согласия. Народ и его лидера объединило желание выстоять и победить. И все-таки, несмотря ни на что, голубая кровь перевешивала, тогда как в политической культуре Черчилля сочетались, с одной стороны, традиции либеральной аристократии вкупе с его концепцией истории и прогресса и с другой — мягкосердечие консерватора-демократа, унаследованное им от отца. При этом Черчилль всегда представлял себе общество четко поделенным на иерархические ступени и придерживался патерналистской логики, как и подобает представителю «высших классов, рожденных править» (born to rule).

* * *

Третья загадка Черчилля — это его неиссякаемая энергия и беспримерная сила воли. Всю свою жизнь он был неутомимым бойцом. В своем обращении к норвежскому народу в 1948 году Черчилль восклицал: «Заклинаю вас, никогда не забывайте, что жизнь — это постоянная борьба!»[438]В конце концов разве викторианский мир, в котором вырос Черчилль, не был и с теоретической, и с практической точек зрения настоящим полем битвы за жизнь, освященным и узаконенным наукой? Не раз эта удивительная воля к жизни помогала Черчиллю справляться с враждебными обстоятельствами. Ярким примером тому служит проявленное им мужество, с каким он, несмотря на всю свою почтительность к монархии вообще и к государю в частности, в бытность свою первым лордом адмиралтейства настаивал на присвоении новому дредноуту имени Оливера Кромвеля, против чего категорически возражал король Георг V.

Внешне он вовсе не был похож на бойца, всецело сконцентрированного на завоевании себе места под солнцем. Его черты лица, осанка, невысокий рост скорее противоречили образу богатыря, всегда готового к бою. Зато эгоцентризм Черчилля был поистине безграничен, почти противоестествен. Исайя Берлин как врач проанализировал эту его черту характера: «Ум Черчилля всецело сосредоточен на его внутреннем богатом мире, так что поневоле задаешься вопросом, а пытался ли он когда-нибудь понять, что происходит в душах других людей, о чем они думают. Черчилль не реагирует на действия других, он действует сам. Он не светит отраженным светом, он лепит и переделывает других по своему образу и желанию»[439].

Черчилль очень рано сделал выбор в пользу деятельной жизни, наполненной борьбой. Этот выбор был продиктован его честолюбием, его желанием обращать на себя внимание, его стремлением прожить выдающуюся жизнь. В юношеском романе «Саврола», который Черчилль написал, когда ему только-только исполнилось двадцать четыре года, и который был опубликован в 1900 году, есть эпизод, объясняющий, почему юный Уинстон предпочел спокойной жизни приключения и славу. «Стоила ли, — писал он, — игра свеч? Бороться, работать, постоянно вращаться в водовороте событий, жертвовать тем, что облегчает жизнь и делает ее приятной, — и все это ради чего? Ради народного блага? Дело в том, и он не мог не признаться в этом самому себе, что власть привлекала его гораздо больше, нежели благородная цель. Честолюбие было его движущей силой, сопротивляться которой у него не хватало сил. Он мог понять радость артиста, он мог понять тех, кто посвящает свою жизнь поискам прекрасного или спорту, который доставляет огромное удовольствие и не влечет неприятных последствий. Вести спокойную жизнь, предаваясь мечтам и философским размышлениям в красивом саду, вдали от людской суеты, наслаждаться искусством, баловать свой ум самой восхитительной пищей — разве это не в тысячу раз лучше, чем всю жизнь бороться за власть? Однако он твердо знал, что мир и покой — не для него. Он обладал возвышенным, пылким и дерзким умом. Путь, который он избрал, был для него единственно возможным, и этот путь ему предстояло пройти до конца»[440].