— Я так смотрю, мне здесь и делать нечего.

Симон одобрительно покивал и вошел в просторное, хорошо проветренное помещение. Пол начисто вымели и расстелили свежий тростник, человек двадцать больных дремали на койках, и вид у всех был вполне ухоженный. Повязки и компрессы им, судя по всему, недавно поменяли.

— А вы уверены, что не хотите продать свою гончарню и попробовать себя в качестве лекаря? — спросил Симон, искренне изумленный. — У вас настоящий талант к этому делу.

Шреефогль отмахнулся.

— Мне теперь кое-кто из монахов помогает, иначе я не справился бы. Кроме того, худшее, слава богу, осталось позади. Больных уже меньше. Но признаю, работа доставила мне удовольствие, пусть она и вполовину не так доходна, как моя должность в городском совете. — Он подмигнул лекарю. — Но вы пришли явно не комплименты мне выражать, а ждете от меня некоторых сведений, верно? Я даже догадываюсь, каких именно. И полагаю, у меня есть чем вас удивить.

Симон взволнованно закивал:

— Я просил вас вчера расспросить в таверне, откуда они берут продукты. Наверняка эта чертова зараза как-то связана с таверной! Слишком много больных там бывали, прежде чем слечь. И что же вы выяснили?

— Что вы правы.

Симон растерянно взглянул на советника:

— То есть? Прошу вас, не заставляйте каждое слово из вас тянуть. Значит ли это…

— Продукты в таверну действительно поставлял только один человек, — перебил его Шреефогль с ухмылкой. — Я взглянул на мясо, яйца и овощи. Все они оказались далеко не первой свежести, а в мясе уже ползали личинки. Уверен, там и есть источник болезни.

— Но… но почему в таверне позволили подавать эту гниль? — спросил Симон с удивлением.

— Все происходило с одобрения приора. У поставщика были могущественные заступники в совете монастыря. Кстати, тот же самый человек продал монастырю смешанный с жиром воск и дешевые иконки по завышенной цене. Без взяток тут явно не обошлось.

Симон затаил дыхание, сердце бешено заколотилось.

— А может быть так, что я этого поставщика знаю? — прошептал он.

Шреефогль довольно кивнул:

— Можно и так сказать.

— Господи, это же…

— Карл Земер, бургомистр Шонгау. Настоятель сегодня утром разорвал с ним все соглашения. Больше Земер ничего не сможет здесь продать. — Шреефогль лукаво улыбнулся. — И договор с Виттельсбахами тоже от него ускользнул. Я лично позаботился о том, чтобы граф обо всем узнал.

Симон рассмеялся так громко, что некоторые из больных испуганно проснулись.

— Толстосум жирный! — воскликнул он и покачал головой. — Это ему за то, что всех дурил и карманы набивал! В будущем Земеру придется, наверное, поумерить аппетит… — Он вдруг подобрался. — Что ж, надеюсь, он и в совете станет теперь немного сговорчивее. Нам с Магдаленой он чего только не наобещал…

Шреефогль пожал плечами и направился к одной из коек, чтобы сменить компресс больному.

— Об этом не беспокойтесь. Не думаю, что в подобных обстоятельствах его когда-либо еще изберут бургомистром. Скорее…

Дверь с грохотом распахнулась, и в лазарет, морща нос, вошел граф Вартенберг. Одетый, как и вчера, в красный сюртук, он был аккуратно причесан и источал привычный аромат мыла и духов. Только взгляд был усталый, словно граф не выспался за прошедшую ночь.

— Так вот ты где, цирюльник, — начал он нетерпеливо, не удостоив Шреефогля и взглядом. — Уж и не знал, где тебя искать. Ты тестя своего видел?

Симон искренне взглянул на гостя.

— Я думал, он объяснится с вами по поводу вчерашнего… Не объяснился?

— Нет, черт возьми, не объяснился. — Граф вздохнул и отмахнулся. — Но мне в общем-то и дела нет до него. Пусть монахи с ним возятся. Входы в катакомбы я велел засыпать, святотатцев этих увезли… Поручение я свое выполнил.

Он задумался на мгновение.

— Да я, собственно, и не за палачом сюда явился, а по поводу сына.

— Так ему лучше? — взволнованно спросил Симон. — Иезуитское снадобье помогло?

Вартенберг кивнул.

— Да, кажется, он действительно пошел на поправку. Лихорадка спала. Я… мне следует тебя поблагодарить. — Он расправил плечи. — Поэтому у меня есть к тебе предложение.

Симон нахмурился:

— И какое же?

— Мы возвращаемся сегодня в Мюнхен, — благосклонно пояснил Вартенберг. — Мне в семье пригодился бы врач вроде тебя. У нас во дворце пустует несколько комнат, а жалованье твое по сравнению с нынешним вырастет в десять раз. Ты мог бы выхаживать моих детей, взять на попечение кого-нибудь из богачей — и жить себе припеваючи. Ну, что скажешь?

У Симона кровь прилила к голове. Возможно ли это? Чтобы он, бросив университет в Ингольштадте и работая простым цирюльником, смог устроиться врачом в Мюнхене? Именно такой должности хотел бы для него покойный отец! И граф наверняка знал способы, как добыть необходимые апробации…

— Ты в раздумьях? — спросил Вартенберг.

— Нет-нет, просто…

Лекарь со смехом покачал головой, но потом вдруг с беспокойством взглянул на графа.

— А как же жена и дети? — спросил тихо. — Что насчет них?

— Дочка палача? — Вартенберг вскинул кустистые брови. — Безродная женщина и безродные дети в моем доме? Как ты себе это представляешь?

Он задумался ненадолго.

— Ну ладно, сможешь их иногда навещать, согласен. Может, они поселятся в Мюнхене, в квартале кожевников, и ты в первое время поможешь им деньгами. — Граф усмехнулся. — Но любовь приходит, любовь уходит… Уверен, в скором времени ты подыщешь себе другую жену, из лучших кругов.

Симон склонил голову, словно задумался.

— Ну…

Граф Вартенберг лукаво ему подмигнул:

— Наш экипаж тронется в полдень, можешь поехать с нашей свитой. Что еще?

— Это… действительно очень великодушно с вашей стороны, — начал нерешительно лекарь. — Но… боюсь, Мюнхену придется обойтись без меня.

Он вдруг расправил плечи и сморщил нос в точности как граф, когда вошел в лазарет.

Жаль, что так вышло, но в вашем городе слишком уж духами несет. Всего вам доброго.

Симон сдержанно поклонился и направился к выходу. Краем глаза лекарь заметил, как Вартенберг раскрыл рот и стоял, глотая воздух, посреди лазарета. Он не произнес ни единого слова.

— Увидимся в Шонгау! — крикнул Шреефогль вслед Симону. — И передайте от меня привет Магдалене. Господь свидетель, она самая красивая и своевольная женщина во всем Пфаффенвинкеле!

Фронвизер улыбнулся и вдохнул полной грудью. В воздухе еще с прошлой ночи стоял запах гари. К нему примешивался тонкий аромат вареной капусты, пота, пивного сусла и фимиама. Так пахли люди, и Симон любил этот запах.