рвение в деле обращения в ересь, бывшее сильным даже при преследованиях, теперь с отменой стеснительных условий проявилось во всей силе, не боясь более духовенства, небрежного к своим обязанностям и павшего духом. Еретики проповедовали и обращали в ересь, а священники думали только о том, как бы урвать часть причитающейся на их долю десятины и других доходов из алчных рук дворянства и у враждебно настроенных прихожан. Иннокентий III с прискорбием отмечает грустный факт, что еретики проповедовали и учили открыто, без всякой помехи. Вильгельм Тудельский сообщает, что еретики были полновластными хозяевами в округах Альби, Каркассона и Лорагэ (в Лангедоке) и что вся область между Бордо и Безье была заражена ересью. Готье Мане передает, что в Бретани совершенно не было еретиков, но зато их было много в Анжу, а в Аквитании и Бургундии число их было несметно. Гильом де Пюи-Лоранс говорит, что сатана мирно царствовал почти во всей Южной Франции; к духовенству относились с таким презрением, что священники скрывали тонзуру, а епископы были вынуждены посвящать без разбора всякого приходящего; страна была как бы проклята и производила только терния и волчцы, грабителей и разбойников, воров и убийц, прелюбодеев и ростовщиков. Цезарь Гейстербахский сообщает, что альбигойская ересь распространялась с такой поразительной быстротой, что в короткое время она охватила до тысячи городов, и если бы еретики не были перебиты верными, то вся Европа была бы охвачена ересью. Один немецкий инквизитор утверждает, что в Ломбардии, Провансе и в других странах было больше еретических богословских школ, чем истинно католических, что еретики вели публичные диспуты, на которые народ стекался толпами, что они проповедовали на площадях, полях, в домах и что никто не осмеливался остановить их, боясь их многочисленных и могущественных покровителей. Как мы уже видели, у еретиков были правильно организованные епархии; у них были не только мужские школы, но и женские, и однажды в одном женском монастыре все монахини перешли в катаризм, не бросив монастыря и не переменив своей одежды.

Вот до какого состояния дошла церковь. Занятая усилением своей светской власти, она почти забыла о своих духовных обязанностях, и ее царство, основанное на духовных устоях, падало вместе с ними. Редко переживала церковь такое опасное положение, как то, в котором она находилась, когда тридцативосьмилетний Лотарио Конти надел папскую тиару. В своей вступительной речи он заявил, что его главной заботой будет уничтожение ереси, и, несмотря на свои бесконечные столкновения с императорами и королями, он до самой своей смерти оставался верен этой задаче. К счастью, он обладал всеми качествами, необходимыми для кормчего корабля св. Петра, несомого бурными ветрами через подводные скалы; правда, вел он его не всегда с достаточной мудростью, но всегда с неослабным мужеством и с непоколебимой верой в свою высокую миссию.

Александр Веселовский

ЛИТЕРАТУРНОЕ ЗНАЧЕНИЕ ЕРЕСЕЙ

Публикуемая работа Ан. Веселовского — отрывок из знаменитого исследования «Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западноевропейские легенды о Морольфе и Мерлине» (1872), представляющего собой докторскую диссертацию. В своих сочинениях Веселовский не раз обращался к проблемам еретических учений и двоеверия как такового; в частности, можно упомянуть работы «Новые данные к истории Соломоновских сказаний» (1881) и «Дуалистические поверья о мироздании» (1889).

РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ О СОЛОМОНЕ И АСМОДЕЕ. ЛЕГЕНДЫ МУСУЛЬМАН И ИХ ИСТОЧНИК. ИСТОЧНИКИ ЕВРОПЕЙСКИХ СКАЗАНИЙ. ЛИТЕРАТУРНОЕ ЗНАЧЕНИЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ЕРЕСЕЙ

В предыдущих главах мы познакомились с образчиками судов Соломона, как рассказывает о них мусульманское предание. Но это только обрывки целой легенды, перешедшей к мусульманам прямо из талмудического источника. Известно, как много заимствовало магометанство из религиозных сказаний евреев; легенда о Соломоне принадлежит к таким заимствованиям. Она скоро сделалась популярной и заняла видное место в литературах близкого нам Востока. Образ Соломона и то, что рассказывалось о нем, представляли удобную почву для поэтических амплификаций, где фантазия автора «Сулейман-наме»{222} находила себе пищу; но за позднейшими прикрасами мы всегда откроем основу талмудической легенды и, может быть, более древний кряж, на котором мы, в свою очередь, думали основать библейское предание. Так, например, когда в «Сулейман-наме» рассказывается о суде Соломона над совой, обвинителем ее является ворон, живший с ней в постоянной вражде, и говорится о нападении воронов на сов[90]. Это напоминает не только известный эпизод «Махабхараты»{223}, но и рамку третьей книги «Панчатантры». Укажу еще на рассказ, приводимый Вейлем: Соломон обратился к Богу с молитвой — да будет ему позволено однажды напитать все живущие на земле существа. «Ты требуешь невозможного, — отвечал Господь, — впрочем, попытайся сначала накормить одних обитателей моря». Соломон собрал несметные запасы пищи; но море пришло к нему в гости с полчищами своих тварей, одна чудовищнее другой — и Соломон принужден был покаяться в греховной тщете своего замысла. Может быть, мы не ошибемся, если в общих очертаниях этой легенды найдем отголоски сказания о Викрамадитье: я имею в виду 3-й рассказ одной редакции «Sinhâsana-dvâ trineati», воспроизведенный в XI ночи Нахшеби, где море приходит на пир к сыну Викрамадитьи и приносит в дар четыре драгоценности, которые царь раздает брахманам. Турецкий «Тути-наме» повторяет ту же повесть. Интересно было бы узнать, существовала ли эта подробность в посредствующем пересказе Талмуда?

Черты, в которых мусульманское предание представляет Соломона, воспроизводят знакомый нам талмудический образ, только с более яркими красками. Он такой же могучий, блестящий монарх, как и в легендах Талмуда; его престол там и здесь описывается с самым фантастическим великолепием, напоминая нам известное изображение трона Викрамадитьи[91]. Он исполнен вещей мудрости и глубокого знания: ему повинуются ангелы ветров и четырех царств природы; он разумеет глаголы неодушевленной твари; звери, птицы и гады ему подвластны и служат ему; он ведет дружбу с царицей муравьев и царем змеев. В особенности близко и мило ему царство птиц; мусульманская легенда постоянно приводит их в соприкосновение с ним, он творит над ними суд и расправу: так, он разбирает жалобу птиц на цикаду, ссору лягушки и змеи, совы и ворона, соловья и