Кажется, приказ к началу атаки отдал сам король Людовик. Сам ли Альвиано принял решение уклониться от битвы или его склонили к этому советами, неизвестно. Во всяком случае, он быстро послал гонцов за помощью к Питильяно, который находился в паре миль от него, поднял пушки на холм среди виноградников и открыл огонь. Венецианцы получили несомненное преимущество позиции. Дважды де Шомон,[229] французский вице-король Милана, бросал свои войска в атаку. Первый раз — кавалерию, затем — полк швейцарских пикинеров. Но виноградники и оросительные канавы, отделявшие их от венецианских позиций, всякий раз тормозили атаку. Потом начался дождь, превратив истоптанную землю в месиво. Со своей стороны, Альвиано мог пустить свою кавалерию по более твердому и пологому склону, поэтому без труда отразил обе атаки и удерживал противника в долине, где его было удобно обстреливать из пушек, хоть они и были наклонены вниз.

Если бы в этих обстоятельствах Питильяно ответил на многократные просьбы кузена о помощи, Венеция выиграла бы сражение и в истории республики эта победа заняла бы важное место. Но Питильяно не ответил. Он по-прежнему предпочитал уклоняться от битвы. Он словно не понимал, что за этим последует. Когда Альвиано еще удерживал превосходство, неожиданно показался король Людовик с основной частью армии, а сзади в то же время начал атаку французский арьергард. Окруженные с трех сторон, итальянцы не выдержали. Из кавалерийских отрядов два в беспорядке бежали. Пехоту, которой бежать было некуда, перебили на месте. Сам Альвиано, несмотря на жестокую рану в лицо, сражался три часа, пока его не схватили.

Венецианцы потеряли около четырех тысяч человек, в том числе целый полк пикинеров, который привел в Романью другой кондотьер, Нандо да Бризигелла. Они полегли все до одного. Но дороже всего это поражение обошлось республике с моральной точки зрения. Большая часть кавалерии уцелела, так же как и несколько тысяч человек, находившихся под командованием Питильяно, не принявшем участия в сражении. Но наемное войско снова доказало свою ненадежность. Поскольку у наемников отсутствуют такие качества национальной армии, как патриотизм, защита семейного очага, надежда на удачу и поддержку родной земли или хотя бы страх наказания за трусость, они имеют свойство сбегать, как только исчезает перспектива хорошего заработка либо военная удача оборачивается против них. Питильяно ничего не оставалось, как бессильно и, как многие надеялись, пристыженно наблюдать, как дезертирует один отряд за другим. Те немногие, что остались ему верны, не составляли боевой силы, с которой он мог бы продолжать кампанию, даже если бы хотел. Ему оставалось только отступить к Венеции со всей скоростью, на какую он был способен.

Вести о катастрофе добрались до Венеции 15 мая к десяти часам вечера. Марино Сануто посчастливилось присутствовать на обычном заседании savii, когда прибыл гонец. Он рассказывает, как воцарилась гробовая тишина, в которой прозвучали все подробности венецианского поражения, бегства Питильяно, имена убитых и раненых, знакомые чуть ли всему городу. Немедленно призвали дожа и сенат и, несмотря на поздний час, провели экстренное заседание. «Дож, — замечает Сануто, — выглядел полумертвым». Слухи расползались по городу, как пожар. Горожане спешили к Дворцу дожей, так что вскоре внутренний двор оказался забит народом. Все требовали официальной информации, надеясь, что правда не так ужасна, как слухи.

Правда была еще ужаснее. К этому времени французы занимали все те земли к западу от Минчо, на которые они больше всего претендовали. А Максимилиан, хотя и собирался с силами значительно дольше, но было ясно, что слишком долго он не задержится. Короче говоря, все сухопутные владения Венеции уже были потеряны. Город оставался беззащитен, без всякой вооруженной силы, способной остановить этот грабеж. Большинство целей, которые ставила перед собой Камбрийская лига, было достигнуто единым ударом, остальные казались достижимыми в самом ближайшем будущем. И сама Венеция, окруженная предательски мелкой водой — разочарованная, деморализованная и жестоко униженная — имела мало шансов выжить.

Столетием раньше венецианцы могли примириться с мыслью, что они прекрасно могут обойтись без terra firma. В те полные потерь времена они все еще оставались моряками, живущими торговлей с рынками Леванта и Ближнего Востока. Но времена изменились. Торговля с Левантом так и не восстановилась после падения Константинополя 1453 года. В Восточном Средиземноморье Венеция тоже больше не была хозяйкой. Хотя ее господство там было почти неоспоримо, колониальная империя превратилась в отдельные точки в османском мире. Если турки закрыли свои гавани, то и на более восточные порты надеяться не приходилось — там появились португальцы. Короче говоря, жить только морем больше было нельзя. Горожане, по большей части, смотрели на запад, на плодородные равнины Ломбардии и Венето, на бурно развивающееся хозяйство Вероны и Бреши, Падуи и Виченцы, на сухопутные и водные пути, связывающие их с торговыми городами Европы. В сухопутные владения вкладывались их деньги, с сушей связывались их надежды, и именно с суши их вытесняли.

В сенате и Совете десяти шли разговоры о продолжении войны. Все соглашались, что на это потребуются люди и деньги, хотя никто не представлял отчетливо, где их можно взять. Генерал-капитану, проведитору Андреа Гритти и венецианскому ректору Бреши отправили письма с заверениями в том, что правительство не пало духом, и с призывом держаться. Однако два проведитора, специально назначенные, чтобы следить за перегруппировкой сил и ободрить разваливающуюся армию, отказались занять свой пост. Все в глубине души понимали, что с военной точки зрения, по крайней мере на тот момент, положение было безнадежным. Интердикт тоже оказал свое действие. Сануто пишет, что 17 мая, в день Вознесения, не было обычных толп гостей-иностранцев, пьяцца Сан-Марко выглядела пустой и жалкой. Весь город погрузился в уныние. Сами венецианцы все же не бездельничали. Даже если враг не пройдет через мелководье, вероятность блокады была велика, и горожане использовали короткую передышку, чтобы пополнить запасы зерна и даже построить на плотах у берега временные мельницы. Выявлялись бродяги и подозрительные личности. Все входы в лагуну круглосуточно охранялись специальными комитетами, состоящими наполовину из аристократов, наполовину из простых горожан. С Максимилианом снова попытались договориться, сначала обратив его внимание на амбиции французов и пообещав 200 000 флоринов или, если он захочет, по 50 000 в год в течение десяти лет за то, чтобы он согласился стать «отцом и защитником» республики. Ему даже предложили вернуть все земли, забранные год назад. Но император не откликнулся. В начале июня его полномочные представители были чересчур заняты, принимая делегации из одного города за другим: Вероны, Виченцы и Падуи, Роверето, Ривы и Читаделлы. За это время венецианцев выгнали в Местре, и вся Ломбардия и Венето были потеряны. В то же время в апулейских портах восстановил свою власть король Неаполитанский, герцог Феррары снова занял Ровиго, Эсте, Монселиче и Полезине — район между рекой По и нижней частью Адидже, на который он давно претендовал. Маркизу Мантуи достались Азола и Лунато, а 28 февраля папский легат получил заветные земли Романьи — Римини, Фаэнцу, Червию и Равенну, с которых началась трагедия. Несмотря на договоренность, все венецианские чиновники в этих городах сели за решетку.