Нашего проводника звали Пейч (имя из комедии). Он живет здесь уже 30 лет и занимается тем, что показывает крепость, поэтому он не дал нам пропустить ни одного банкета, а напоследок заставил нас сойти в подземелье и пройти более сотни шагов по косому спуску, чтобы увидеть колодезь, откуда берут воду для гарнизона. Глубина этого колодезя 200 футов, и воду подымают при помощи машины; меня поразило, что два человека постоянно заняты этим и что машину не сумели настолько усовершенствовать, чтобы не пришлось таскать воду через все подземелье. Я очень смеялся хвастовству ветерана, уверявшего, что если неприятель захватит кавальер, то можно будет отступить в это подземелье. Он показал мне старую дверь со щелями, утверждая, что это бойницы для ружей, а также трап, капонир и другие оборонительные сооружения, устроенные под сводами.

– Но если неприятель запрет вас в подземелье, – сказал я старику, – вы не сможете оттуда выйти, разве только через главный ров.

– Оно так, – отвечал он, – но ведь победа может перейти и в наши руки, а тогда мы будем осаждать здесь неприятеля.

Сердечно поблагодарив его за учтивость, я вложил ему в руку дукат; по его восторгу можно было понять, что эта сумма вдвое превышала все, что он получил за 30 лет службы.

Я пустился галопом назад. Мне захотелось услышать еще раз звон копыт Арапки по подъемному мосту, и я отпустил поводья. К несчастью, за мостом была глубокая колея, куда попали ее передние копыта, и, не удержавшись, она перекувырнулась, а я, увлеченный ее падением, перелетел через ее голову и тоже перекувырнулся. У нее на ногах и на морде была кровь, но не беспокойтесь, ни я, ни она серьезно не пострадали, и эта катастрофа не помешала мне наслаждаться обратной дорогой. Погода была прекрасной, горная тропа проходила среди чудесных тенистых деревьев, ручейки сбегали там и сям по голым скалам; со мной был Фредерикс, и его приятная беседа развлекала меня. Мы не заметили, что колонна шла другим путем, и прискакали в лагерь двумя часами раньше ее, совершив приятную прогулку вместо утомительного перехода.

31 июля.

Вот уже 18 месяцев, как продолжается кампания; мы познакомились со всякими биваками. Я привык к тому, что дождь загоняет нас в палатки, и, когда, появляется грозовая туча, предвещающая ливень, мы, подобно мухам, в ненастье собирающимся кучками на стене, вынуждены удалиться от всего света на пространстве двух квадратных аршин.

Я привык к тому, что самое сокровенное становится здесь всем известно. Я смеюсь – всем слышно, я плачу – всем видно, вся жизнь проходит на виду; в мою палатку, словно в придорожную корчму, заходит всякий, кому случится пройти мимо. Одному лень пройти через дверь, и он подымает полу палатки, заглядывает, замечает мой мрачный вид и ретируется восвояси, чтобы не разделять моей скуки. Другой видит, что я занят, но входит, я откладываю тетрадь, он берет ее и принимается читать. Я рисую – он начинает делать мне замечания; так, сегодня мне заявили, что два всадника, скачущие к Зильбербергу, слишком велики, чтобы крепость могла считаться неприступной. Это еще ничего: один советует делать в месяц не больше одного рисунка, но зато тщательно отделывать его; другой, мешая мне работать, требует, чтобы я показал ему все мои рисунки; хорошие манеры, такт и учтивость на биваках неведомы.

Сегодня мой суп засыпало песком. Что делать! Ветер поднял целое облако пыли, сорвал крышку с котелка – и суп испорчен.

В самую сию минуту, когда я пишу, музыка и песни мешают мне сосредоточиться. Сколько здесь досадного, а все же я люблю биваки. Здесь они особенно хороши и богаты всеми приятностями… Приятности – это уж чересчур, возражает рассудок, но все же не запрещает мне утверждать, что бивачная жизнь весела и разнообразна.

Как в громадных английских садах, где гуляющим предоставлено удовольствие углубляться в лабиринт извилистых тропинок, устраивают прямые просеки и полянки, чтобы нельзя было заблудиться, так и среди этих гор всюду видны составленные в пирамиды ружья, и эти пирамиды спускаются в долины, пересекают заросли, подымаются по склонам и показывают вам дорогу к расположению полков.

Нестройное скопление самых разнообразных палаток, кучи соломы и нарубленного хвороста – все это поражает беспорядком и разнообразием. Вот десяток лошадей привязан у копны свежескошенной травы, а рядом стоит кучер еще с косой в руке; чуть подале доят корову, а там чистят овощи; все приводит на ум деревню и сельские занятия, но сделайте еще шаг и вы услышите литературную беседу, философский спор, словно в столичной гостиной. А в стороне, растянувшись на траве, несколько офицеров наслаждаются в аркадской обстановке обедом, приготовленным со всеми ухищрениями искусного повара.

Молодой человек держит в руке листок бумаги и пожирает его глазами, видно, он читает письмо от драгоценной его сердцу особы, страсти волнуют его душу, он весь поглощен своими воспоминаниями, далек от мира.

А рядом играет музыка, и много народа толпится вокруг музыкантов, все кричат, смеются, говорят, не слушая друг друга, всем весело, все полно жизни и бодрости…

Осторожнее, не наступите на спящего, видите, как он спокоен; он забыл обо всем, о всех горестях и бедах, даже наше веселье не мешает ему.

Но что за ноги торчат со всех сторон из-под палатки? Она совсем маленькая, но 20 человек ухитрились засунуть туда головы, должно быть, они рассматривают что-то весьма интересное… Вглядитесь внимательнее – они играют в карты.

Посмотрите, какой блаженный вид у этого солдата, сидящего на охапке соломы в тени нескольких переплетенных веток; вот он подымается, неторопливо осматривается, укладывается поспать, а потом вновь садится, обводит все взором и опять ложится; так он может провести несколько дней. Для него нет другого счастья, как хорошо пообедать и проспать несколько часов.

Вон кто-то скачет сюда, как он спешит, бока его коня окровавлены… Пустяки, просто какой-то адъютант, посланный своим генералом справиться о здоровье другого генерала.

Но к чему столько писать?! Квадратная площадка перед палатками батальона – это сцена, на которой чуть не тысяча человек всех сословий разыгрывает все роли комедии нашей жизни. Тут они развлекаются, огорчаются, спят, гуляют, делают все, что приходится делать в жизни. Тут можно найти все характеры, все типы, все занятия; тут можно найти себе развлечение.

1 августа. Лагерь у города Полица в Богемии.

Еще немного о вчерашнем вечере. Шум музыки раздражал меня; неуместный визит вывел из себя; даже Делиль,[417] чья поэма так подействовала на мое воображение новыми и обширными идеями, даже Делиль надоел мне. Я три раза перечитывал одну страницу, ничего не понимая, наконец, книжка выскользнула у меня из рук, глаза, утомленные игрой солнечных лучей, стали смыкаться, Морфей навеял на меня мрак, всегда его сопровождающий, – а все потому, что назавтра следовало встать в два часа утра. Хотя сон и клонил меня, но глаза мои еще открывались, и я вновь и вновь оглядывался окрест, стараясь запечатлеть в памяти эти горы; тысячи видений пришли на помощь воображению, и мне удалось соединить драгоценнейшие чары сна с очарованием действительности.