– Государь! Я, глупый и неразумный крестьянин, возвышенный тобой, услышал о бесчинствах, творимых твоим именем, и поспешил, как мог, на помощь. Виновен ли я в чем-то перед тобой? Хочешь ли головы моей – вот она!

И великан в черной повязке и с кулаками, похожими на две тыквы, склонил голову перед императором.

– Причина нынешних бедствий, – продолжал Ханалай, – в кознях колдунов и бунтовщиков, в несогласии частей государства. Обязуюсь усмирить все!

Не одной чистосердечной преданностью руководствовался Ханалай, зарубив Лахута на глазах государя и войска. Все отряды Лахута, до последнего человека, были истреблены в этот день. Ханалай, видя себя у ворот столицы, поспешил расправиться с жутким союзником, смущавшим многих, кто мог бы стать на его сторону. В войсках Ханалая, в которых имя государя было более почитаемо, нежели того Ханалаю хотелось, полагали, что Лахут получил по заслугам. Кроме того, все знали, что Лахут и истинный пророк, яшмовый араван, жили друг с другом, как кошка с собакой.

Варназда отвели в его собственную спальню. В ней было все, как неделю назад: сверкало солнце у потолка и луна у полога, и горели пять светильников по числу пяти добродетелей, подле кровати под атласным пологом дымились золотые курильницы на крепких ножках, – только кто-то насрал у столика для лютни.

Пригнали откуда-то тычками дворцового чиновника, скорее мертвого, чем живого. Тот убрал мерзость и, плача, удалился. Государь сел на постель и уткнулся лицом в подушку. Вдруг зашевелилось изголовье, и из-под него выполз маленький белый щенок, любимец государя, стал тыкаться в нос и слизывать шершавым язычком слезы.

Вечером государя переодели и повели в голубую трапезную: там пировал Ханалай, его командиры и советники. Было заметно, что среди советников много образованных людей: больше половины пользовалось вилками.

Государя со всевозможными почестями усадили под балдахин. Справа сел Ханалай. Государя с любопытством косился на изящного, худого и темноволосого человека, сидевшего слева. Это был Ханалаев пророк, лже-Арфарра. В нем было действительно что-то не от мира сего, и он ел мало и чрезвычайно опрятно.

– Государь, – сказал Ханалай, кланяясь и указывая на изящного человека, – вот истинный Арфарра, мудрец и твой советник. Клянусь, я поймаю и распну того самозванца, который сейчас помирает в столице! Подпишите указ о его измене, как вы подписали указ об измене Киссура Белого Кречета!

Кто-то поднес государю готовые свитки: указ об измене Арфарры и указ о назначении Ханалая первым министром.

– Вы не знаете этикета, – промолвил государь Варназд, – указы нельзя подписывать на пиру. Чтобы указ был действителен, он должен быть подписан в зале Ста Полей.

Ханалай расхохотался и хлопнул себя по лбу.

– Ах я невежа, – вскричал он. – Что возьмешь с простолюдина, кроме преданности! Действительно, разве можно подписывать государственные указы на пиру!

Государю стали представлять гостей. Что за рожи!

Вдруг, в самый разгар пира, Ханалаю принесли записку. Тот долго шевелил губами, читая ее, а потом вышел. Потом вышел яшмовый араван, еще кто-то из командиров. Начальник варварской конницы полез прямо через стол, даже не сняв сапоги, и раздавил по пути утку. Впрочем, засмущался, поднял утку и сунул ее за пазуху.

Ханалай вернулся, улыбаясь, а записка пошла по кругу. Государь следил за ней завистливым взглядом. Сосед его слева, лже-Арфарра, до сих пор сидевший безучастно, вдруг наклонился к государю и тихо проговорил:

– В записке сказано, что Киссур не поверил указу о своей измене, а, поверив, вышел из лагеря, желая смертью доказать верность. Конница его опрокинула осаждавших, утопила в Левом Канале несколько тысяч мятежников и прошла в столицу. Так что вашему будущему министру Ханалаю теперь не так легко взять город: ведь он рассчитывал иметь Киссура у себя в лагере и поступить с ним сообразно обстоятельствам.

Лже-Арфарра говорил что-то дальше, но Варназд уже не слышал. Кто-то схватил его за рукав: Варназд опамятовался. Перед ним, на коленях, стоял Ханалай и протягивал кубок вина.

Варназд поблагодарил и осушил кубок.

– Да, – сказал кто-то за столом, – на пиру не подписывают документы, но почему бы нашему государю не пожаловать своего спасителя Ханалая кубком вина из своих рук?

– Кто я такой, – почтительно откликнулся Ханалай, – чтоб пить вино из рук государя?

– Не скажи, – возразили ему, – государь жаловал вино изменнику и колдуну Киссуру, поднесет и тебе.

– У государя, – осторожно сказал Ханалай, – свои желания и планы.

– Государь, – сказал кто-то гнусным голосом, – восемь лет мог быть волен в своих желаниях, а вместо этого потакал лишь желаниям своих министров, столь скверных, что их каждый год приходилось казнить. И вот страна лежит в г… и крови: и теперь государю поздно и трудно иметь свои желания.

А Шадамур Росянка развязно добавил:

– Ханалай! Этот человек не посмел сегодня покончить с собой! Убудет ли от его трусости, если он поднесет тебе вина?

Варназда вздернули на ноги и вложили ему в правую руку кубок. Кубок был тяжелый, серебряный с каменьями: на нем были вырезаны птицы в травах и олени в лесах, и по искусности работы он походил на небесный сосуд. Ханалай, улыбаясь, протянул руки. Все притихли.

Варназд размахнулся и выплеснул кубок в лицо Ханалаю.

Двое человек схватили императора за левую руку, и двое – за правую. Ханалай вытер лицо, усмехнулся и сказал:

– Я, простолюдин, расстроил государя неуместной просьбой. Уведите его.

* * *

Поздно вечером в государеву спальню вошел Свен Бьернссон, он же яшмовый араван. Государь лежал на постели и глядел в лепной потолок, где были нарисованы солнце, звезды и прочий годовой обиход государства. Так он лежал уже третий час. У двери сидели стражники, весело ругались и резались в карты.

Бьернссон постоял-постоял над Варназдом, окликнул его. У него не было особой жалости к этому человеку. И, в отличие от Киссура, Нана и даже Ханалая, он совершенно не мог себе представить, по какой причине он должен относиться к этому слабохарактерному, вздорному и, вероятно, неумному юнцу как к живому богу.

Вдруг Варназд повернулся к нему, уцепился за рукав и сказал:

– Зачем я не мертв! И почему за ошибки мои должен страдать мой народ!

Бьернссон перекосился от отвращения, выдернул рукав и закатил Варназду пощечину.

После этого с государем случилась истерика.

– Самозванец, – кричал Варназд, – я отрублю вам голову!

На крик сбежались разрозненные придворные. Пришел и Ханалай с десятком командиров. Посмотрел, как государь катается по ковру, ухмыльнулся и ушел.

Лекарь, Бьернссон и еще один стражник стали ловить Варназда, завернули в мокрые простыни и уложили в постель. Лекарь боялся приступа астмы, но астма, странное дело, пропала совершенно. Варназд поплакал и заснул.