Колонны медленно приближались. Теперь он разглядел, что они круглые и действительно черные, и что основания их покоятся не на земле, а на невысоком черном постаменте. И еще он разглядел, что у средней колонны, почти сливаясь с ней, стоит кто-то в темной одежде.

Чем ближе он подходил, тем меньше оставалось у него сомнений в том, кто же именно стоит у колонны. Он побежал по негнущейся траве, вскочил на постамент и остановился, боясь сделать хоть одно движение: пошевели он пальцем — и все вокруг могло исчезнуть.

— Ты все-таки вернулся, — сказала Славия, и он услышал эти слова; значит, он не был глухим! — Ты все-таки вернулся, Лео…

Она говорила что-то еще, но смысл слов ускользал от него. Он просто смотрел ей в лицо и слушал, слушал, слушал… И сам говорил что-то, и тоже не мог отыскать никакого смысла в своих словах. А потом оказалось, что он давно уже обнимает ее, и тени от колонн, разрастаясь, легли на весь мир, и мир исчез, потому что был всего лишь мимолетным отражением в зеркале, потерянном кем-то в щели между квантами времени.

Он обнимал ее, невидимую в темноте, а некто, отличный от него, но все-таки составляющий неотъемлемую часть его существа, уже догадывался, вернее, даже не догадывался, а знал: и это застывшее море, и это солнце, и трава, и колонны, и Славия — всего лишь иллюзия, всего лишь зыбкие образы, на мгновение возникшие в забытьи. Стоит ему выбраться из глубины, вынырнуть на поверхность — и образы эти растают, растекутся, вернутся в свой эфемерный мир, куда нет доступа ни одному из смертных.

Осознавать это было больно, так больно, что он, сделав усилие, попытался нащупать твердую почву реальности. Его потянуло вниз, он почувствовал, что падает с головокружительной высоты, и от этого падения во сне, как всегда, захватило дух — и сон прервался. Если это был действительно всего лишь сон…

Он открыл глаза и ничего не увидел. Вокруг было темно, словно тени от колонн по-прежнему лежали на всем мире, давно забывшем о том, что такое свет. Кружилась голова, во всем теле ощущалась слабость; не было даже сил держать глаза открытыми. Его куда-то несло, качало, вращало… Бороться с этим он просто не мог — и опять закрыл глаза и начал медленно погружаться на дно.

Прежнее видение не вернулось, хотя тот, кто был обособленной, но все-таки неотъемлемой частью его личности, очень рассчитывал на это. Да, прежнее видение не вернулось, но из темноты проступило что-то другое. Когда туман немного рассеялся, он обнаружил, что стоит на краю огромной воронки… той самой воронки, образ которой внушило ему растение с почти человеческой головой. Только сейчас воронка была пуста: не вращалось в ней тело Славии, опускаясь все ниже и ниже… а вот узкий провал не исчез, он зиял в глубине, как слепой черный глаз злобного чудовища — пожирателя душ человеческих, он манил к себе, он завлекал… но попавшие туда никогда не возвращались, и даже Орфей не смог бы вернуть оттуда свою Эвридику…

«А я ведь тоже хочу, как Орфей… — пронеслось в гулкой глубине, исторгающей зыбкие образы. — Вывести ее отсюда…»

«Стоны, вопли, рыдания, крики по ушедшей навек Эвридике не стихают, не гаснут в ночи… Не вернется, кричи — не кричи…»

«Вернется!..»

Кто-то, неслышно подкравшись сзади, толкнул его в спину — и он начал падать, стремительно приближаясь к черной зияющей пасти. У него перехватило дыхание, сердце замерло, он отчаянно замахал руками, как крыльями, стараясь прервать падение и попытаться взлететь, вернуться наверх, к свету… Ударился ладонью обо что-то твердое — и вновь очнулся.

Вокруг было все так же темно, по-прежнему кружилась голова и тело было слабым и безвольным. Он равнодушно удивился своему необычному состоянию, отрешенно подумал, что надо бы разобраться… вспомнить… оценить ситуацию… — и что-то, как и прежде, потянуло его на дно. Не было сил сопротивляться, не было сил удерживаться на поверхности. Опустив руки, закрыв глаза, вяло отмахнувшись от каких-то робких мыслей, он покорно скользнул в глубину.

«Но это же не простые сны! Такое ни с того ни с сего не приснится, не может присниться…»

«А не все ли равно? Не все ли… равно?..»

Опять он шел по какому-то коридору… нет, он не шел, его вообще не было в этом коридоре; просто проплывали мимо стены, словно он был зрителем и смотрел фильм. Или все-таки присутствовал, но без тела, оставшегося лежать в темноте за тридевять земель и времен. Коридор был широким и длинным, его чуть вогнутые бледно-голубые стены источали невесомый ровный свет. Вдалеке появились и начали приближаться два человека в светлой одежде. Они о чем-то говорили, то и дело поворачиваясь друг к другу и рисуя руками в воздухе какие-то линии и фигуры. Когда их стало хорошо видно, он (зритель? бестелесная субстанция?) понял, что это не люди. Не существа рода гомо, вида сапиенс. Светлые, чуть поблескивающие, спадающие до пола накидки не давали возможности судить об особенностях их тел, но головы… но лица… Высокие, удлиненные, неожиданно плоские сверху черепа, обтянутые розовой гладкой кожей без признаков волос. Аккуратные круглые дырочки вместо обычных человеческих ушей. Широкие, с ямками, подбородки, пухлые пунцовые губы, крупные сплюснутые носы, переходящие в круглую выпуклость между глубоко посаженными глазами, едва заметно очерченными сверху узкими белесыми полосками бровей. Просторные, слегка вдавленные посредине розовые лбы без малейших следов складок или морщин. И глаза — темные влажные глаза без белков, очень живые и выразительные глаза, обрамленные короткими, белесыми, как и брови, ресницами. И руки — подвижные руки с розовыми ладонями и длинными пальцами, без всякого труда сгибающимися в любых направлениях. А еще — очень высокий рост и широкие мощные плечи.

Они были похожи на людей, их нельзя было, по человеческим меркам, назвать безобразными или даже просто некрасивыми. Они были по-своему красивы, но совершенно другой, нечеловеческой красотой; ведь красивы и дельфины, и журавли, и пятнистые трубачи, и песчаные дельтахвосты… У него, зрителя или бестелесной сущности, возникло предположение, что это приближаются к нему представители некогда господствовавшей на Земле расы, той ветви рода человеческого, что жила и процветала под звездой с названием Солнце за тысячи и тысячи лет до рождения Иисуса Христа. Их можно было принять за людей.

Он слышал их громкий разговор — плавная речь то и дело перемежалась непривычными восходящими и нисходящими интонациями, но все равно казалась певучей; он не уловил в ней шипящих и твердых звуков. Разговор был совершенно непонятен, но вдруг почудилось ему что-то знакомое…

Розоволицые гиганты удалились, их голоса стихли, и вновь мимо него, невидимого, поплыли стены коридора. Коридор как будто бы заканчивался тупиком (или вход был неотличим от стены), но его бесплотная сущность легко проникла сквозь препятствие, не почувствовав сопротивления, и оказалась в просторном круглом помещении, заполненном тусклым красным светом. Вокруг небольшой площадки, возвышающейся посредине помещения, сидели на низких скамейках несколько розоволицых с закрытыми глазами. Их вытянутые вперед руки были обращены ладонями к круглой площадке. В центре площадки, в углублении, лежал блестящий шар. Он казался массивным, его гладкая поверхность отсвечивала красным. В тишине раздался короткий приглушенный звон — и ладони розоволицых гигантов охватило слабое сияние. Оно постепенно разгоралось, сливаясь в сплошное огненное кольцо, окружившее площадку с шаром. Опять раздался звон, но не оборвался, как в первый раз, а все длился и длился; потом в него вплелся отдаленный низкий гул, потом еще какие-то звуки, и незаметно возникла мелодия, странная, завораживающая мелодия, не похожая ни на одну из тех, что ему когда-либо приходилось слышать. Мелодия волнами растекалась по залу, заполняя все пространство, ей было тесно взаперти, она стремилась вырваться на волю, под звезды, и прибоем накатывалась на стены, отражаясь от них и множась, накладываясь на самое себя и пронизывая все вокруг. Огненное кольцо, оторвавшись от двух десятков ладоней, начало медленно сужаться, сжиматься, приближаясь к блестящему шару. В какое-то мгновение оно рассыпалось на множество огненных лент; ленты со всех сторон метнулись к шару и исчезли в нем. Шар раздулся, вспыхнул удивительно чистым белым светом и пропал. Розоволицые гиганты опустили руки и, не открывая глаз, начали медленно раскачиваться с боку на бок в такт неумолкающей мелодии.