На этом пути, герцогиня Беррийская, обладающая прекрасным аппетитом, стремительно толстела, и растолстела до того, что в народе ее прозвали «Толстощекой принцессой». Больной желудок и множество других недугов не останавливали ее обжорства. Говорили даже, что чем хуже она себя чувствует, тем больше предается чревоугодию. И вот в Люксембургском дворце живет уже не прекрасная женщина, а «большая толстуха», погрузившись целиком в душераздирающие кошмары, что и привело вскоре к трагическому концу. 21 июля 1719 года герцогиня Беррийская умирает двадцати четырех лет от роду.

Еще недавно в народе была слышна песня:

Мессалина дю Берри, чьи очи полны огня, а взгляд надменен,

Надевая шаровары, называла себя первой женщиной Франции.

А по-моему, так она первая среди французских шлюх.

Смерть заставила умолкнуть песенки и шутки, покой вновь пришел в Люксембургский дворец, и глубокая печаль охватила сердце Регента.

Новую эру в старинном дворце Марии Медичи, эру владычества мужчин, и не просто мужчин, а политиков, открыл младший брат Людовика XVI, граф Прованский, когда в 1775 году он добился от короля выделить ему в удел Люксембургский дворец.

Людовик был недавно коронован в Реймсе, хотя уже пять лет был женат на ослепительной Марии-Антуанетте, а ребенка у них еще не было. Король страдал «некоторыми интимными трудностями». Так что пока его прямым наследником был брат, то есть граф Прованский. Он стремился наследовать королю как можно скорее. И, конечно, для этого понадобились всевозможные усилия.

И вот начались заговоры и глухие тайные интриги. Это началось сразу после того, как граф осознал, что между ним и столь вожделенной короной Франции нет никаких препятствий, кроме старшего брата. Однако пока, в 1775 году, он удовлетворился созерцанием коронаций; единственным, что он предпринял, был переезд в Люксембургский дворец, где граф и устроился с солидным видом будущего наследника.

Для начала — жилище, равное ему по величию… Люксембург, обиталище коронованных женщин, показался ему подходящим для этой роли. Увы, старый дворец, хоть и сохранил прежний блеск, сильно постарел от одиночества. Времена женщин окончились там тридцатью тремя годами раньше, со смертью королевы Луизы Испанской, вдовы Филиппа V, урожденной принцессой из рода герцогов Орлеанских, которая жила там со времени своего вдовства. А затем — тридцать три года — никого.

Итак, граф получил роскошную резиденцию, равную его амбициям. Теперь дворец требовал ремонта, дабы окончательно приобрести королевский вид. Сумма, необходимая для этого, оказалась астрономической, и король, имевший уже жену, которая ему обходилась недешево, не обнаруживал никакого желания, равно как и не имел средств, чтобы оплачивать излишества брата, к которому к тому же не питал привязанности. Он отказал, не удостоив даже объяснений.

Граф решил сам заняться поиском денег, и превратился для этого в строительного подрядчика. Благодарение

Господу, владение было обширно, сады — огромны. Граф отторгнул от него часть — около 13400 туазов — на западном конце (туаз — примерно два метра), и продал. Так он получил сумму, необходимую, чтобы оплатить работы во дворце; этих денег хватило даже на постройку восхитительного особняка на улице Мадам, для его возлюбленной графини де Бальби.

Результатами своих трудов граф так и не воспользовался. Работы велись с размахом и не были закончены к тому моменту, когда разразилась революция. В ожидании дальнейших событий принц поселился на втором этаже Малого Люксембурга, там, где наши нынешние сенаторы разместили свой ресторан.

Надолго он там не задержался, и, едва события начали принимать пугающий характер, граф променял это жилище на рискованный путь эмигранта.

В ночь на 20 июня 1791 года, между тем как Людовик XVI, Мария-Антуанетта и их дети убегали из Тюильри в желтой дорожной карете, стараясь остаться незамеченными, граф покинул Люксембургский дворец вместе со своим другом д'Аваре; его супруга, Мадам (если ее можно так назвать, ибо речь идет о доброй, безобидной усатой савойке, которая, однако, прекрасно кухарила) уже отправилась в путь в обществе мадам Горбийон, своей фаворитки. Жребий был брошен, но в то время как королевская семья была задержана в Варенне, граф беспрепятственно достиг Брюсселя. Люксембург он увидит уже только через много лет, когда ему будет суждено стать королем Людовиком XVIII.

Во время его отсутствия судьба дворца была странной. В 1793 года Конвенту, который к тому времени успел переполнить все парижские тюрьмы, стало не хватать места. Тюрем оказалось недостаточно, а так как огромное здание Люксембургского дворца пустовало, им решили воспользоваться. И вот дворец, названный «Национальным Домом безопасности», превращен в тюрьму.

Вначале там хотели поместить Людовика XVI после разграбления дворца Тюильри, но Коммуна Парижа воспротивилась: слишком много королевского в этом дворце, и к тому же его было бы неудобно охранять. На новоселье в «Национальный Дом Безопасности» были приведены 2 июня 1793 года двадцать два депутата-жирондиста. В обращении с этими первыми представителями французской нации, посаженными в Люксембургскую клетку, еще сквозило некоторое уважение. Вскоре к ним присоединились оказавшиеся во Франции англичане, а потом — все те, кого уже некуда было деть. Цифры выразительны. В течение года число заключенных выросло с 22 до 818. Среди этих несчастных оказались носители величайших имен Франции: все семейство де Ноай, герцог Леви, председатель Николаи, граф де Мирепуа, многие другие. Вскоре те, кто посылал их на эшафот, тоже окажутся здесь: Дантон, Эбер, Камиль Демулен, Фабр д'Эглантин (который, однако, уже не будет распевать «Дождит, моя пастушка»), Эро де Сешель.

После 9 термидора наступили перемены, и какие! Еще больше заключенных! Художники. Особо упомянем Давида, который нашел здесь достаточно места, чтобы работать над гигантским «Похищением Сабинянок». Но всему свое время: вот уже учреждена Директория…

Вначале здесь обустраивают Залу Заседаний, потом — комнаты для одного из членов Директории, Барраса, разумеется. Остальные четверо устроились в Малом Люксембургском дворце, и так продолжалось до того момента, как Бонапарт, ни с чем не считаясь, сам переехал туда; ожидали, правда, что там обустроится Сенат (после соглашения в Кампо-Формио).

Именно здесь — поселившись во дворце 11 ноября 1799 года — однажды вечером он принял человека, который причинял ему наибольшее беспокойство, главу шуанов Жоржа Кадудаля.

Бонапарт послал в Бретань генерала Эдувиля, пытаясь договориться с человеком, который, как назло, пользовался репутацией самого неподкупного. На его стороне была сила, и Бонапарту было необходимо заручиться этой силой, и ее лояльностью.

Можно себе представить сцену. Первый Консул под одновременно гневным и восхищенным взглядом Бретонца, блондина с бычьей шеей, в котором чувствовалась