Также авторы этого документа напрямую связали панисламизм и пантюркизм революционных лет с современным «узбекским шовинизмом», джадидизм – с узбекским национализмом.

В отличие от размежевания, осуществлявшегося партийными комитетами, отделение Таджикистана от Узбекистана реализовывалось органами советского государства. ВЦИК учредил Комиссию по отделению Таджикской АССР от Узбекской ССР, в состав которой вошли представители обеих республик, а также всесоюзных учреждений[942]. Таджикская сторона опиралась в основном на исторические аргументы и труды востоковедов и филологов, тогда как узбеки рассуждали с точки зрения современности, отрицая многочисленность таджиков. В какой-то момент глава ЦИК Узбекистана Ахун-Бабаев заявил, что, хотя эмир Бухары был узбеком, он проводил политику «таджикизации», заставив узбеков говорить по-таджикски, а значит, язык не является показателем этнического происхождения[943]. Это был тюркистский взгляд на Среднюю Азию в самом вопиющем его проявлении. Таджикская сторона, в свою очередь, предъявляла претензии на города Бухару, Самарканд, Худжанд, их окрестности, а также на Сурхандарьинский округ, в котором, по ее утверждению, проживало исключительно таджикское население, ошибочно переданное Узбекистану в 1924 году. Это утверждение было яростно оспорено узбеками, которые, ссылаясь на данные переписи, возразили, что население округа является узбекским. Таджики, в свою очередь, поставили под сомнение корректность переписи и привели исторические доказательства. Используя аргументы В. В. Бартольда, таджикская сторона притязала на статус исконного иранского населения региона, «которое впоследствии стало называться таджикским». Комиссия обратилась за консультацией к экспертам и получила большое количество материалов из Академии наук, которые не оказали решающего влияния. В краткой записке Бартольд поставил под сомнение саму идею национального размежевания, сразу заявив, что «национальный принцип в том виде, как он был проведен в жизнь при национально-государственном размежевании Средней Азии в 1924 г., был выработан западноевропейской историей XIX века и совершенно чужд местным историческим традициям»[944]. Другие исследователи выдвигали в качестве аргумента недавние изменения. И. С. Алкин высказал мнение, что, хотя статистические данные показывают, что исторически в Сурхандарьинском округе преобладали таджики, ныне ситуация иная[945]. Проанализировав снижение численности таджиков, зарегистрированных в Самарканде, Центральное статистическое управление предположило, что, возможно, изменилось «национальное самосознание таджиков, причислявших себя в 1926 г. к узбекам»[946].

В конечном счете комиссия положила в основу своих решений политические, а не этнографические соображения. В самом начале процесса Зеленский заявил на совещании, что требования таджиков о передаче им «сплошной массы таджикского населения в городах» должны быть отклонены и вопрос этот не подлежит обсуждению.

Дело ясное, выделять городское население таджиков из деревенской массы невозможно. Это не нужно ни под какую дискуссию подводить, потому что это вообще невозможно. <…> Если будет дискуссия, то будет агитация за выделение и контрагитация, а обслуживания культурных нужд не будет[947].

Таджикистан получил Худжанд, но притязания на Самарканд, Бухару и Сурхандарьинский округ были отклонены[948]. Партийное руководство давно уже с настороженностью относилось к фракционности узбекской партийной элиты и все больше беспокоилось о национализме в ее рядах, но, по крайней мере, у узбеков эта партийная элита существовала, чего нельзя было сказать о таджиках. Москве не хотелось отдавать большую республику в руки несуществующей национальной партийной элиты. В то же время она усматривала в появлении персоязычной союзной республики на границе с Афганистаном внешнеполитические возможности. Благочестивая вера в то, что Таджикистан станет «не только авангардом социально-политической революции на Востоке, но и руководителем культурной революции на персоязычном Востоке»[949], была не совсем лишена геополитических резонов. Начало гражданской войны в Афганистане в 1929 году, сулившее, помимо прочего, возвращение в Таджикистан многих изгнанных басмачей, повысило значение этой далекой границы Страны Советов. Ответом было возведение Таджикистана в ранг союзной республики, однако для нового статуса требовался городской центр. Поэтому Таджикистану был передан Худжанд, хотя другие требования таджиков остались неудовлетворенными. Передача этого города влекла за собой неудобства, так как он был отделен от остальной части Таджикистана труднопроходимыми горами. И все же в Худжанде имелась более развитая, по сравнению с остальной республикой, парторганизация, которая доминировала в Таджикистане большую часть послевоенного периода.

Даже самые суровые критики советской национальной политики не могут приписать отделение Таджикистана от Узбекистана и присвоение ему статуса союзной республики политике «разделяй и властвуй». Это был результат требований таджикского руководства, и вообще центральные власти как могли старались умерить таджикские требования. Скорее, отделение было связано с тем, что таджикская и узбекская элиты усвоили категории этнической государственности и начали воспринимать исторически спаянное оседлое мусульманское население Средней Азии как состоящее из двух отдельных национально-расовых групп, каждая со своими собственными политическими правами. Это были понятия еще дореволюционного времени, но они нашли отклик в классификационных схемах, использовавшихся Советским государством. Этническое разъединение среднеазиатского мусульманского населения явилось, таким образом, кульминационным моментом революционной эпохи в Средней Азии.

В первой половине XX века можно отыскать множество параллелей разделению оседлых мусульман Туркестана на узбеков и таджиков. Этнизация и последующее разъединение населения было обычным явлением на обширной территории Евразии. Этот процесс управлялся как национальными движениями, так и государствами и приводил к гомогенизации населения во многих местах. Нам известно много примеров по всей Европе, вот только некоторые из них: богемцы превратились в чехов и немцев; польско-белорусско-украинская пограничная область (так называемые кресы) была национализирована, а ее население отнесено к приемлемым (или принятым) национальным категориям; Анатолия стала сердцем Турции [King 2002; Brown 2004; Üngör 2011]. Смешение и гомогенизация населения в Европе являлись немаловажной частью современного развития. Опыт советской Средней Азии в этом отношении удручающе типичен.

В то же время поддержка советской властью узбекских ценностей не давала угаснуть чагатайской мечте. Если бы все требования таджиков были выполнены, карта Средней Азии выглядела бы совсем иначе (карта 4). Узбекистан сократился бы до трех несмежных регионов, зона оседлого населения распределена между двумя территориальными образованиями, крупные города расположены по обе стороны границы. Это стало бы полным крахом чагатайского проекта, который предполагал охватить зону оседлого населения в границах территориально-административной единицы.

Карта 4. Как выглядел бы Узбекистан, если бы в 1929 году требования таджиков были удовлетворены. Он состоял бы из трех не связанных друг с другом эксклавов, а основное население Мавераннахра проживало бы на территории Таджикистана

Неполный успех таджиков означал, что Узбекистан по-прежнему претендовал на роль наследника исламской государственности в оседлой Средней Азии. За исключением Худжанда, переданного Таджикистану, а также Оша и Джелалабада, отошедших в 1924 году Киргизии, Узбекистан сохранил все городские центры Средней Азии, в то время как Таджикистану достались лишь живописные горы. Таджики, оставшиеся в