И верно: нанял тунгусов, распахал и засеял рожью четыре десятины и осенью своим хлебом рассчитался с тунгусами и прикупил скота. Через пару лет двор его был полной чашей, от тунгусов, желающих подзаработать, отбою нет. Волконского он угощал и говядиной, и курятиной, и молоком со сметаною.

— Как же так, Матвей Поликарпыч, — удивлялся чиновник особых поручений, — я вот был на соседней станции — там совсем другая картина: всё в запустении, лошадь пала, коровы молока не дают, семья голодает…

— Это у Курёхина, что ль? — поинтересовался хозяин, оглядывая веселыми глазами свое застолье: семья в полном составе — статная жена, сынки 10 и 9 лет, дочка-трехлетка — чаевничала с творожными шаньгами и пирожками с брусникой. — Так ить пьют они.

— Пьют, — подтвердил чиновный гость. — Но, говорят: от безысходности, мол, от того, что все рушится и ничего не растет.

— У того все рушится, кто с бутылкой дружится, — приговорил Матвей Поликарпович.

— А как же вы-то не пьете? Ведь матросы недаром пьянством славятся.

— Есть такой грех, — согласился хозяин. — И я был грешен, покуда на моих глазах товарищ мой не сгинул из-за водки треклятой. А я ему помочь не смог из-за того же самого. Вот с той поры капли в рот не беру и другим заказываю. И я вам так скажу, господин хороший: ежели надумаете кого куда переселять, берите непьющих. Пьющие и сами оголодают, и дело хорошее загубят на корню.

Волконский объехал Забайкалье и большую часть Иркутской губернии, и будущих переселенцев выбирал, памятуя слова Матвея Сорокина. К тому времени, как добрался до Кындызыка, в списке у него значилось уже 48 семейств, 471 душа — все непьющие. Осталось выбрать еще два — и можно возвращаться в Иркутск и со спокойной совестью докладывать о выполнении задания.

— Заходите, ваше благородие, — пригласил Ярофей. — Как раз к обеду поспели. Матрена вас встренет, а мы с кучером покуда лошадку пристроим.

Не дожидаясь повторного приглашения, Волконский чуть ли не бегом направился в дом. Слава богу, ничего не поморозил, но в благодатном тепле избы, пахнущем стряпней, почти сразу загорелись щеки, а через минуту пальцы рук запокалывало острыми иголочками, и оказалось, что даже ноги в пимах, и те задеревенели.

Матрена встретила нежданного гостя своими немудрящими виршами, помогая молодому человеку освободиться от башлыка, малахая, шинели и неуклюжих пимов.

— Дед Мороз скрипит от злости: «Кто зимою ходит в гости? У кого таки дела, что неймется до тепла?» — выпевала она, не столько для Волконского, сколько для сына, который стоял в рубашонке до колен на пороге в горницу, засунув палец в рот. Слушал мамку и во все глаза глядел на незнакомого дяденьку в темно-зеленом мундире. — «Проморожу тя наскрозь — будешь твердый, бытто гвоздь».

Хлопнула дверь — вошли Ярофей с Ермолаем.

— Матрена, — сказал Ярофей, — гостей не морозить надоть, а супротив того — отогревать щами да пельменями.

— Ой, Ярофей, — смутилась Матрена, — энто я для Ягорки, У меня ж все готово.

— Вот и мечи на стол.

После обеда заговорили о деле. В Кындызыке захотели переселиться пять семей. Волконский назвал критерии отбора, и три семьи сразу отпали по «условию Сорокина», как называл для себя правило про непьющих Михаил Сергеевич. Две — годились по всем параметрам. Волконский их записал и тут вдруг Ярофей спросил:

— А ишшо одно семейство можно записать?

— Это кого?

— А нас, Харитоновых. Мы тож непьюшшие, здоровы, ну и все такое.

— А вам это надо? — удивился Волконский. — Егорке до рекрутов еще далеко, хозяйство у вас ладное, паек не требуется…

— Так-то оно так, — протянул Ярофей, — но уж больно охотно по энтому Амуру пройтиться и село новое зачать. Приснилось мне надысь: вот пусто место, лес да речка, и глядь! — изба выросла, за ей — другая, и вот уже — цельный ряд, улица! И так на душе стало сладко — быдто бы я энто изделал.

— Ну, ладно, запишу вас, — все еще удивляясь такому порыву, сказал Волконский. — Будете партионным старостой. Я дам вам список по нескольким деревням, соберете всех и в конце зимы пойдете к селу Куларки, что ниже Шилкинского Завода верст на тридцать с гаком. Там — общий сбор, в первую неделю мая. Надо до погрузки на плоты распределить все, что будет заготовлено за казенный счет, чтобы никому не было обидно.

— А чё с собой можно взять?

— Даже не знаю… Давайте я назову, что будет заготовлено, а вы уж сами решайте, что вам еще нужно. Ну, первым делом, конечно, семена — ржи, ячменя, пшеницы, овса, льна, гречи, картофеля, всех огородных культур…

Волконский перечислял, с указанием количества, железные и чугунные инструменты и предметы быта, виды ткани, одежды и обуви (типа сукна, шуб бараньих, рукавиц, шапок, сапог), ружья для охоты, свинец и порох, рыболовные снасти, наковальни и молоты, гвозди, оконное стекло, рубанки, струги, пилы и даже буравы… Ачинские буряты подарили большое стадо рогатого скота (500 голов) и 62 головы на племя, крестьянин Гладких пожертвовал 50 кобылиц и 3 жеребцов. На время сплава и обещанные два года казенного снабжения подготовлены мука и крупы, масло, кислая капуста, солонина, картофель, соль, чай, спирт, сухари, табак, хрен…

Ярофей только крутил головой и цокал языком.

— В общем, — закончил Михаил Сергеевич, порядком устав от перечисления, — продовольствием, строительством и домашней обстановкой все переселенцы должны быть вполне обеспечены. И это, несмотря на то что идет война! Вот такое значение придает генерал-губернатор заселению Амура. Не будет на Амуре русских сел и русских городов — он не будет нашей рекой. Туда ринутся китайцы.

— Да уж, верно люди говорят: свято место пусто не быват, — заключил молчавший до того Ермолай.

3

Много дольше обычного добирался есаул Мартынов до Петропавловска. Морской путь из Аяна оказался перерезан большими полями битого льда: всю осень и часть зимы на Охотском море бушевали штормы, не позволяя ему полностью замерзнуть. Поэтому есаул вынужден был от Аяна двигаться вдоль берега через Охотск и Гижигу до Большерецка, а там, уже по накатанной дороге, к Петропавловску.

Третьего марта Василий Степанович Завойко, теперь уже контр-адмирал, получил приказ об эвакуации.

Ему было жаль покидать Петропавловск и Камчатку, где за четыре года он успел сделать немало хорошего, заслужить авторитет у камчадалов — русских казаков и охотников-ительменов, — и прославить на весь мир этот, казалось бы, заброшенный уголок Русской земли, К тому же после ухода англо-французской эскадры он все силы бросил на восстановление укреплений и весьма в этом преуспел, так как по осени в Авачинскую губу пришли корвет «Оливуца», транспорты «Байкал» и «Иртыш», а также боты — «Кадьяк» и № 1, и команды их немедленно включились в работу. Теперь же следовало все делать наоборот: снимать пушки с береговых укреплений, перетаскивать их по льду и снова устанавливать на «Авроре» и «Двине», а на «Байкале» и «Иртыше», которые не были рассчитаны на такое вооружение, — обустраивать артиллерийские порты. Самая работа для Степана Шлыка и корабельных плотников, но им не привыкать.