Она относилась к нему с презрением, и он такого отношения заслуживал — и это еще больше распаляло его.

— Очень странно, — уныло бормотал Джезаль, прислонившись к стене. — Очень странно…

Он очень хотел, чтобы Арди переменила свое мнение.

— Как ты себя чувствуешь, Занд?

Полковник Глокта открыл глаза. В комнате было темно. Черт побери, он проспал!

— Черт побери! — заорал он, скинул одеяло и выпрыгнул из постели. — Я проспал!

Он схватил свои форменные брюки, натянул их и принялся непослушными руками застегивать ремень.

— Не беспокойся об этом, Занд! — Голос матери звучал мягко, но при этом нетерпеливо. — Где семя?

Глокта сдвинул брови, надевая рубашку.

— У меня нет времени для этой чепухи, мама! Почему ты всегда думаешь, будто знаешь, что для меня хорошо, а что плохо? — Он огляделся в поисках шпаги, но не увидел ее. — Идет война, ты же знаешь!

— Конечно, идет война.

Полковник с удивлением поднял голову. Это был голос архилектора Сульта.

— Даже две войны, — продолжал Сульт. — Одна ведется огнем и мечом, другая же таится внизу. Древняя война, идущая уже долгие годы.

Глокта нахмурился. Как он умудрился принять старого пустозвона за собственную мать? И что архилектор делает в его комнате? Сидит в кресле у кровати и несет чушь о древних войнах!

— Какого черта вы забыли в моей комнате? — прорычал полковник Глокта. — И куда вы подевали мою шпагу?

— Где семя?

Теперь опять раздался голос женщины, но не матери. Другая женщина. Глокта не узнал ее. Он прищурился и вгляделся в темноту, пытаясь понять, кто сидит в кресле. Он различил туманные очертания, но в комнате было слишком темно, чтобы увидеть больше.

— Кто вы? — напряженно спросил Глокта.

— Кто я была? Или кто я есть сейчас? — Фигура в кресле пошевелилась, медленно и плавно поднялась со своего места. — Я была терпеливой женщиной, но я больше не женщина, и мое терпение источилось об острые углы прошедших лет.

— Чего вы хотите?

Голос Глокты дрогнул, прозвучал слабо и неуверенно. Он сделал шаг назад.

Женщина придвинулась ближе и ступила в столб лунного света, падавшего из окна. Она оказалась стройной и изящной, но ее лицо окутывала тень. Внезапный страх сжал сердце Глокты. Спотыкаясь, инквизитор попятился к стене и поднял руку защитным жестом.

— Я хочу семя, — произнесла женщина.

Бледная рука скользнула вперед, как змея, пальцы сомкнулись на его выставленном вперед предплечье. Прикосновение было мягким, но холодным. Холодным как камень. Глокта задрожал, глотнул воздуха и закрыл глаза.

— Оно необходимо мне. Ты даже представить себе не можешь, как я в нем нуждаюсь. Где оно?

Пальцы принялись шарить по его одежде, быстрые и уверенные, — обыскивали, прощупывали, забирались в карманы, за рубашку, дотрагивались до кожи. Холодные. Холодные, как стекло.

— Семя? — слабо пискнул Глокта, наполовину парализованный ужасом.

— Ты знаешь, о чем я говорю, калека. Где оно?

— Делатель упал… — прошептал Глокта. Слова сами поднимались изнутри — он не знал откуда.

— Я знаю это.

— Пылая огнем…

— Я видела это.

Лицо женщины было уже так близко, что он чувствовал ее дыхание на своей коже. Холодное. Холодное, как иней.

— Он разбился о мост, что был внизу…

— Я помню это.

— Они искали семя…

— Да, — прошептал ему в ухо настойчивый голос. — Где оно?

Что-то коснулось лица Глокты, его щеки, его века: что-то мягкое и скользкое. Язык. Холодный. Холодный, как лед. Его тело съежилось.

— Я не знаю! Они не нашли его!

— Не нашли? — Пальцы сомкнулись на его горле, сжимали, сминали, лишали дыхания. Холодные. Холодные, как сталь, и такие же твердые. — Ты думаешь, будто знаешь, что такое боль, калека? Ты не знаешь ничего!

Леденящее дыхание коснулось его уха, холодные пальцы сжимались все крепче.

— Но я могу показать тебе! Я могу показать тебе!

* * *

Глокта закричал и заметался, сопротивляясь изо всех сил. Кое-как ему удалось подняться; на протяжении одного головокружительного мгновения он стоял, потом нога подвернулась, и он полетел куда-то в пространство. Темная комната закувыркалась вокруг, и Глокта с отвратительным треском впечатался в пол, придавив своим телом подогнувшиеся руки и ударившись лбом.

Он с трудом поднимался на ноги, при этом держался за ножку кровати, отталкивался от стены и хватал ртом воздух. Диким взором Глокта вглядывался в кресло, хотя в глазах его потемнело от страха. Столб лунного света падал из окна, высвечивал смятое одеяло и полированное дерево кресла.

«Пусто».

Глокта окинул взглядом комнату. Глаза его уже привыкли к темноте, и он изучил все углы.

«Никого. Пусто. Сон».

И лишь теперь, когда бешеный стук сердца утих, а хриплое дыхание успокоилось, навалилась боль. В висках стучало, нога ныла от боли, рука пульсировала. Он ощущал привкус крови во рту, глаза болели и слезились, в желудке вздымалась тошнота. Он всхлипнул, отчаянно рванулся к постели и повалился на залитый луной матрас — без сил, мокрый от холодного пота. Послышался настойчивый стук в дверь.

— Господин? С вами все в порядке?

Голос Барнама. Стук повторился.

«Бесполезно. Она заперта. Заперта, как всегда, но я не думаю, что смогу двинуться с места. Инею придется выбить ее».

Однако дверь распахнулась, и Глокта прикрыл глаза ладонью, защищаясь от неожиданно яркого света лампы в руках старого слуги.

— С вами все в порядке?

— Я упал, — промычал Глокта. — Моя рука…

Старый слуга присел на постель, мягко взял руку Глокты и поднял рукав его ночной рубашки. Глокта сморщился, Барнам щелкнул языком: на предплечье красовалось большое розовое пятно, уже начинавшее распухать и краснеть.

— Я не думаю, что она сломана, — сказал слуга, — но на всякий случай можно позвать врача.

— Да-да. — Глокта замахал на Барнама здоровой рукой. — Позови его.

Он смотрел, как старик, сутулясь, спешит к двери, слышал скрип его шагов по узкому коридору за стенкой. Вот шаги проскрипели по лестнице, потом хлопнула входная дверь. Воцарилась тишина.

Глокта взглянул на свиток, взятый у адепта-историка: туго свернутая рукопись по-прежнему лежала на комоде в ожидании того, чтобы ее вручили архилектору Сульту.

«Делатель упал, пылая огнем. Он разбился о мост, что был внизу. Странно, как частички яви проникают в наши сны. Чертов северянин со своей ночной посетительницей. Женщина и холод. Должно быть, это меня и возбудило».