Губай — вообще добряк. Или лентяй — тут кто как думает. Этот не то что кулак, мизинец лишний раз не поднимет! Ему охотнее всего поручают отроков, ибо там, где другой осерчает и за хворостину схватится, этот даже не прикрикнет.

Нет, не могли дружинники «набедить». Скорей уж море целиком на берег выползет, чем эта троица смертельное неуважение выкажет! Тем более Жедану — попутчику, с которым один хлеб ели! Или князю — родичу самого Олега.

— Не веришь, — усмехнулся Полат горько.

— Не верю, — подтвердил Розмич. — Это ошибка. Или навет.

При последних словах открыто глянул на Дербыша. Воевода старательно хмурился, но лицедей из него оказался до того неважнецкий, что даже неискушенный во лжи Розмич поморщился.

— Навет, говоришь… — скривился князь. — Что ж, давай расспросим очевидца. Дербыш, позови Жедана. И племянница его пусть войдёт.

В боковую дверь, в которую при прошлой встрече входил князь, ввалился Жедан. Всклокоченный, с красным, будто спелая свёкла, лицом.

Увидав Розмича и Ловчана, купец потупился и наотрез отказался подойти ближе.

Следом появилась Затея. Девица не сдерживала слёз, всхлипывала и утирала нос рукавом. Судя по тому, как распухли глаза, плакала купеческая племянница не один час.

Полат не дал опомниться, спросил:

— Узнаёшь?

— Узнаю, — отозвался Розмич.

Князь перевёл взгляд на купца, сказал гораздо мягче:

— Жедан, расскажи, как дело было. И не бойся. Обидеть тебя никто не посмеет.

Купец покраснел ещё гуще, хоть это казалось невозможным, стал багровее багряного. Когда заговорил, в голосе и следа привычного добродушия не было. Слова получались рваными от распирающих грудь рыданий.

— Всё случилось ночью. Мы уже спать легли, двери на засовы позакрывали, лучины погасили. И вдруг слышу — стучат. Не просто так, а настойчиво, едва двери не сшибают. Я решил — беда какая стряслась, побежал открывать. Ну и свояк, Златан, со мной.

К двери подошли, а Златан возьми да спроси: кто пришёл? Ему отвечают невпопад, а я слышу — голоса-то знакомые. Вихрушу с Милятом признал. Отворили, значит… А как своим, с которыми от самой Алоди прошли, не открыть?

И тут они ка-ак набросились! Златана Вихруша за грудки схватил, к стенке прижал. Меня Губай — хвать за волосы, а к горлу нож подставляет. Рты открывают, что-то говорят, а по сеням винный дух так и разносится, так и смердит! И глаза у всех бешеные, будто вино то мухоморами закусывали! — На последних словах купец не удержался: всхлипнул и прикрыл глаза ладонью. Затея завыла.

Видя такое дело, Розмич, не раздумывая, шагнул к ней. Но девица отскочила, как от чумного, заголосила громче.

— Стой где стоишь! — рявкнул Дербыш, загородил девушку собой.

Розмич действительно отступил, мысленно проклиная и себя, и воеводу.

А Жедан, чуть отдышавшись, продолжил:

— Так вот… Губай ножичек мне к горлу приставил, а сам в ухо шипит: «Мы, значится, за племянницей твоей пришли. Отдавай по-хорошему или умыкнём по-плохому!» А я в ответ: «Да как же так? Что ж вы, гады, творите! Розмич о вашем самоуправстве узнает, всех в капусту порубит!» И только сказал, как в дверях сам… Розмич и появился. И этот, — купец кивнул на застывшего с выпученными глазами Ловчана, — с ним.

И говорит: «Девка моя по праву. Я её из бьярмских лап вытащил! И вообще! Я её для себя спасал, а кабы знал, что ты, Жедан, такой сволочью окажешься, и пальцем бы не шевельнул! Так что верни долг, и разойдёмся с миром!»

А я отвечаю: «Как же так? Розмич, ты чего? Неужто совести в тебе нет? Неужто девку обесчестишь?» А он только усмехнулся…

— Брешешь, купец! — не выдержал Розмич. — Не было такого!

— Тихо! — возопил Полат.

— Княже, так ведь врёт он!

Полат лязгнул зубами, пробасил:

— После скажешь. Жедан, продолжай. Что дальше было?

— А дальше Затея на шум пришла, — не дрогнув, соврал купец. — Розмич её за косу ухватил, в горницу затащил да на лавку бросил. Девица она хоть и строптивая, а тут стушевалась, даже пискнуть не посмела. Только руками в подол вцепилась, но совладать с мужской силой, ясное дело, не смогла. Этот рубашонку-то ейную задрал…

Затея, которая и прежде рыдала не переставая, разразилась таким плачем, что Розмич сам едва не поверил в её позор. Ловчан уже не просто таращился — зенки так и норовили выпасть. Ултен крестился, часто и мелко.

— Кабы не городские сторожа, — горестно вздохнул Жедан, — быть Затее опозоренной.

Воины наши доблестные в тот час мимо двора шли. Услыхали шум да ворвались. Тут разбойникам и Затею бросить пришлось, и нас со Златаном…

Сеча кровавой была. Мы, как могли, дозорным помогали. Только всё равно четверым не поздоровилось… Жалко-то как! Ведь молодые совсем… А Птаха как жаль! Он ведь нас от Онеги провёл, мы бы померли без него. А эти-то, Розмич с Ловчаном, удрали… Видать, спьяну решили, что, не поймав на месте, карать не станут.

У Розмича аж в глазах потемнело.

— Ну, что ты на это скажешь? — обратился к Розмичу князь. Внешне владыка успокоился, но глаза выдавали клокочущую внутри ярость.

— Враньё, — процедил Розмич.

— Неужели?

— Ни меня, ни Ловчана в ту ночь в городе не было. И соратники наши на подобные «подвиги» не способны. Клевещет купец.

— Мда? — изогнув бровь, протянул Полат.

— Точно клевета, — подал голос Ултен. Хоть монах влез без дозволения, затыкать его не стали. — Княже, ты сам посуди: Жедан говорит, дескать, Розмич Затее подол задрал, а та руками придерживала, так?

— Ну и?

— Да не мог купец видеть! Он ведь в сенях, с ножом у горла ждал, а Розмич, по его словам, Затею в горницу утащил! И про бьярмов не сходится! Я там был и знаю: Розмич не ради неё, он за всех сражался!

— Что ответишь? — бросил Полат Жедану.

Купец и глазом не моргнул, соврал без запинки:

— Про бьярмов — Розмич сам объяснил. Про подол со слов племянницы знаю.

В этот раз князь обратился к зарёванной Затее:

— Подтверждаешь?

Уверенный кивок синеглазки был страшнее любых слов.

Мир перед глазами поплыл, горло свело так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. Розмич пошатнулся. Как выстоял, и сам не понял.

— Враньё, — ледяным голосом повторил он. — Нас с Ловчаном в городе не было.

— И где же вы были, если не здесь? — прищурился князь.

Вот теперь Розмичу стало совсем худо.

Нет, он не стеснялся слабости, охватившей после сватовства. В ночёвке на капище тоже ничего зазорного нет. Беда в другом…

Так стоял, вглядывался в худое лицо князя и молчал.