И все же я верю, что моя невозмутимость, даже некоторая беззаботность ума не может быть всецело объяснена лишь одним употреблением вина и тем нарочито показным лицедейством, в которое я оказался невольно вовлечен. Где-то в глубине души моей теплится некоторая энергия, которая поддерживает мою жизнь. Значит ли это, что я вновь обрел Веру? Надеюсь на то, но боюсь, что нет. Нет, я верю: это должно быть истолковано как несомненное доказательство, которое и без того ясно мне, что моя любовь к тебе и является моею верою — не то сладострастное, похотливое, случайно вспыхнувшее, даже лукавое чувство, какое я частенько испытывал, но нечто столь сильное и столь смутное, сколь и сама Вера, столь же безошибочно определяемая в момент своего прихода. Вот почему я хотел написать тебе это письмо — письмо о мыслях, которые посещают заключенного под стражу узника, письмо, доставляющее счастье человеку, которому, возможно, оставшиеся дни или же долгие-долгие годы суждено провести в оковах, письмо надежды, что ты все же поверишь мне; если только ты сможешь сделать это, то никакого зла в жизни более я не стану страшиться, даже того зла, какое заключено во мне самом.

Джон Хэтфилд.

Это письмо он отослал.

Четырнадцатого декабря «Морнинг пост» опубликовала заголовок на первой странице:

СУДЕБНАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ, БОУ-СТРИТ

Вчера Хэтфилд был вторично доставлен на Боу-стрит, дабы еще раз произвести дознание в присутствии сэра Ричарда Форда и Т. Робинсона, эсквайра; зал заседаний был заполнен слушателями задолго до прибытия заключенного, и несколько сотен желающих осаждали дверь, в безуспешной надежде попасть на заседание. Хэтфилд вновь обратился к сэру Ричарду Форду с письменной просьбой разрешить снимать с него кандалы на время дознания, что весьма милостиво было дозволено; и мистер Фенуик, начальник тюрьмы, лично доставил заключенного в зал для допроса.

Однако провести дознание в полной мере не представлялось возможным ввиду отсутствия необходимых свидетелей. Мистер Тонтон, адвокат по делам банкротств, предъявил «Газетт», в котором помещалось объявление от пятнадцатого июня прошлого года, а также ордер лорд-канцлера[49]на продление срока явки в суд до восемнадцатого сентября. Однако арестованный и тогда не счел нужным явиться в суд, согласно предписанию. Мистер Тонтон также предъявил суду вексель на сумму в тридцать фунтов стерлингов, выписанный на имя Хоупа, по его утверждениям, сей документ был подписан и передан в третьи руки лично заключенным. Поскольку джентльмен, которому уже упомянутый документ был передан, на данный момент находится в отъезде, то дело следует отложить до дальнейшего рассмотрения.

Также высокому суду была предъявлена регистрационная запись о браке вышеупомянутого Александра Августа Хоупа с девицей Мэри Робинсон (Красавицей Баттермира), сделанная в Лортоне второго октября 1802 года преподобным Джоном Николсоном; к тому же сэр Ричард Форд заявил, что ему немедленно следует написать этой несчастной молодой женщине в обязательном порядке, дабы поставить ее в известность, что ее мнимый супруг взят наконец под стражу и она может приехать в Лондон лично, дабы выдвинуть против него обвинение.

Обвиняемый, как и на прежних заседаниях, предпочитал отмалчиваться и ответил лишь на несколько вопросов, касающихся уже упомянутой женитьбы. Мистер Тонтон выразил намерение походатайствовать, чтобы заключенному позволили тратить полторы гинеи в неделю на письма. Затем заключенный был доставлен обратно в исправительную тюрьму Тотхил-филд. Несколько джентльменов предложили собрать подписи с целью оплатить все расходы Красавицы из Баттермира, дабы она смогла приехать и выступить на суде с обвинением в адрес Хэтфилда. Среди членов комиссии были представлены: мистер Грэхем, мистер Киннард и некоторые другие джентльмены; а также герцог Роксбор, лорд Гренвилл, граф Эйлсбери, граф Ормонд, сэр Молинекс, сэр Пелью, сэр Нагл и ряд других джентльменов, присутствовавших на заседаниях по собственной воле.

Лондонское общество жаждало лицезреть обоих исполнителей главных ролей в этом спектакле и готово было заплатить за подобное удовольствие. Мэри написала сэру Ричарду Форду, подтвердив, что «мужчина, с которым я заключила этот незаконный брак… всегда выдавал себя за высокородного полковника Хоупа, младшего брата графа Хоуптона», и все же она отказалась приехать в Лондон. Отчасти такое решение было продиктовано тем, что здесь, в родной долине, где жители деревни стали невольными свидетелями этого ужасного дела, она находила глубокое понимание и обретала силу благодаря собственным корням, а также она не желала оказаться вовлеченной в это общенародное «представление», и такой решительный отказ более всего восхитил Вордсворта.

Однако существовала и другая причина. Совсем скоро Мэри обнаружила, что беременна. Несколькими днями спустя, восемнадцатого декабря, «Морнинг пост» объявила об этом в следующем заявлении: «С огромным сожалением и сочувствием необходимо отметить, что бедняжка Мэри из Баттермира ожидает ребенка».

Однако этот факт лишь подхлестнул интерес общественности. Во второй половине декабря впервые по улицам стала распространяться баллада Роберта Бомфорда, которая мгновенно разошлась сначала среди «бесстыдных женщин и детей», а затем «по всему городу, среди всех прочих сословий». Она называлась «Лживый Хоуп и Красавица».

Однажды приехал верхом в Баттермир

Развратник лукавый, как дерзкий сатир.

Сказал он: «Вот место для праздных утех,

Здесь я развлекусь без малейших помех!»

О, Хоуп коварный! Надежд не дари!

Страшись его, Дева, и честь береги!

Он лжив и порочен, с душой точно смоль,

Он Деве несет лишь жестокую боль!

На быстром коне опускаясь с холма,

Он несся стремглав, точно адская тьма,

И девы прелестной завидевши стать,

Решил он цветок сей невинный сорвать.

О, Хоуп коварный! Надежд не дари!

Страшись его, Дева, и честь береги!

Он лжив и порочен, с душой точно смоль,

Он Деве несет лишь жестокую боль!

Он вскормлен злодейством и взращен грехом,

Как может наивная ведать о том?

Он девушку к лживому сердцу прижал

И тут же жениться на ней обещал.

О, Хоуп коварный! Надежд не дари!

Страшись его, Дева, и честь береги!

Он лжив и порочен, с душой точно смоль,

Он Деве несет лишь жестокую боль!

А затем тотчас же появились еще семь таких же поэм, в которых речь шла и о двоеженстве и о мошенничестве, и даже о том, будто бы отец Мэри умер, и все конечно же самым противоестественным образом заканчивалось счастливо. Детишки же воспользовались этим сюжетом для своих уличных игр.

Так же как и доклады с Боу-стрит о судебном разбирательстве этого скандального дела, «Пост» была не в меньшей степени заинтересована во всех подробностях, которые бы подогревали общественное внимание и беспрерывно пополняли неубывающие слухи и сплетни о самом Хэтфилде.