Наполеон Шимо кивнул в сторону будущей матери из племени уруру, мимо которой долгой процессией проходили другие женщины, старые и молодые, поочередно поглаживая роженицу по лбу. Рядом с антропологом, все так же покачиваясь – взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед, – сидела Люси. Слова, которые произносил Шимо, звучали в ее голове гулко, резонировали, расплывались, растекались…

– Вся магия уруру, главная их тайна и главное чудо – вот оно, перед вами. Самая фантастическая модель Эволюции, какую антрополог только и мечтает увидеть хоть однажды в жизни. Посмотрите, до чего эта беременная женщина спокойна, безмятежна. А ведь она точно знает, что умрет. В подобные минуты они все едины – совершенно удивительным образом. Разве вы замечаете в этом народе хоть какие-то признаки жестокости, а?

Глаза антрополога закатились, зрачки совсем исчезли из виду, потом появились снова, еще расширившиеся. На шее набухли черно-синие вены.

– Уруру точно знают, каким будет пол новорожденного. Если ожидается мальчик, мать гораздо больше ест, живот у нее вырастает огромный, и в последние четыре недели беременности она ощущает страшную усталость. Плод мужского пола вытягивает из матери всю энергию. Он хочет во что бы то ни стало явиться в мир и иметь в этом мире наилучшие шансы на выживание. Плацента, опутанная громадным количеством более толстых, чем обычно, сосудов, способна снабдить этот плод куда бóльшим, чем если бы предполагалось рождение девочки, количеством кислорода и пищи. И ребенок появляется на свет крупным, сильным, здоровым – на редкость здоровым…

Песни сменяли одна другую, ритм шагов становился все быстрее, лица кружились. Люси уже не утирала пот, соленые ручьи катились по щекам и жгли глаза. Ей не удавалось различить хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь, кроме мутных силуэтов. Память тоже застилал туман, сквозь который еле пробивались река, катер… Люси видела себя: как она лежит на листьях, а к ней склоняется лицо Шимо. Лицо Шимо совсем рядом. Она слышит, как что-то ему рассказывает, как плачет… Что они с ней сделали? Когда они это с ней сделали?

Внезапно от толпы отделился мужчина, вооруженный обтесанным камнем с острым, как у скальпеля, краем. Индеец присел на корточки рядом с беременной женщиной.

Нолан молча вытирал сбегавшую струйкой с виска кровь. Губы его, до тех пор сжатые, злые, вдруг приоткрылись, и он произнес с презрением:

– Науку не продвинешь, изготовляя кресла на колесиках! Наука всегда требует жертв. Но вам этого не понять. Вам не понять того, что для нас ценно.

– Я уже сталкивался с психами вроде вас, уже слышал такие речи и уже видел таких, кто считает, что ему все позволено, а на других наплевать, других как бы и не существует. Не беспокойтесь о том, пойму я или нет, я хочу знать правду.

Генетик пристально посмотрел в глаза полицейскому, и в его взгляде, как и в тоне, тоже не было ничего, кроме презрения.

– Сейчас я размажу ее по вашей физиономии, правду, которой вы так добиваетесь. Только уверены ли вы, что вам на самом деле этого хочется?

– Я готов выслушать все что угодно. Начинайте с самого начала. С шестидесятых годов…

Молчание… Две пары глаз, пожирающих друг друга… В конце концов Нолан уступает:

– Когда Наполеон Шимо открыл в джунглях уруру, он обратился в мою лабораторию с просьбой сделать анализ нескольких проб крови индейцев этого племени, чтобы – для начала – разобраться в состоянии их здоровья. В действиях его не было ни малейшего дурного намерения, так поступают всегда: открыли новый народ – надо проверить, здоров ли он. Шел 1965 год, Наполеон начинал писать свою книгу и обходил тогда все антропологические институты, демонстрируя привезенные им кости индейцев. Но только я один был удостоен привилегии работать с ним, потому что он ценил мои труды и разделял мои идеи.

– Какие именно идеи?

– Например, о том, что не надо рассчитывать на увеличение продолжительности жизни. Рост числа стариков в обществе противоречит законам природы, ее изначальному выбору. «Геронтократия» приводит… она только создает лишние проблемы, она связана с ростом заболеваемости и заводит нашу планету в тупик. Старость, позднее потомство, любые лекарства, которые служат продолжению жизни, – это насилие над естественным отбором… – Генетик говорил с горечью, подчеркивая каждое слово. – Мы – это вирусы Земли, мы плодимся и не умираем. Когда Наполеон Шимо убедился, что среди мужчин племени Уруру, как и среди мужчин в доисторических племенах, нет стариков, убедился, что это племя само регулирует свою численность с помощью смертей и трагически заканчивающихся родов, он решил узнать, а что я об этом думаю как ученый. Исполняют ли уруру свои ритуалы потому, что так диктует их культура, что такова коллективная память, традиция, передающаяся из поколения в поколение, или это происходит лишь потому, что генетика не оставляет им выбора? Выяснилось, что взгляды у нас сходные, благодаря все возраставшему родству душ мы подружились, и Шимо привез меня туда, где до тех пор не ступала нога человека из цивилизованного мира, – чтобы я своими глазами увидел этих высоких светлокожих индейцев.

Наполеон Шимо сидел по-турецки, руки его спокойно лежали на коленях, пламя костра отражалось в его расширенных зрачках. Люси смотрела на костер, ей едва удавалось слушать антрополога: мешали собственные мысли, которые мелькали в мозгу наподобие молний, извергались из мозга кипящей лавой и разлетались камнепадом в ритме пляски высокого огня. Она видела раздавленные шарики мороженого на молу… летящую по шоссе машину… обугленное детское тело на прозекторском столе… Люси дернулась, будто от пощечины, и отвернулась. Она бредила, она пыталась расслышать сквозь вопли и завывания в собственной голове то, что говорил Шимо. Ей так хотелось понять.

– Вот этот человек напротив вас – он биологический отец ребенка, ему хочется помочь ребенку родиться на свет, прежде чем он убьет его мать.

Молодой индеец, разрисованный с головы до пят, встал на колени рядом с роженицей и стал что-то тихонько говорить, поглаживая жену по щекам. Люси не слышала, что он говорит, она слышала только голос Шимо – сразу и близкий, и далекий. И такой одурманивающий.

– Этот муж своей жены воспроизвел себя в ребенке, обеспечил своим генам будущее, ибо младенец родится крупным, сильным, здоровым и станет хорошим охотником. Этому молодому человеку всего восемнадцать лет. Скоро он найдет себе в племени других женщин, будет сеять свое семя еще и еще… Потом, несколько лет спустя, он покончит с собой во время другой церемонии, ибо он унаследовал от предков умение убивать себя быстро, без страданий, с уважением к традициям… Только представьте себе мое изумление, когда я открыл… образ жизни уруру – это было так давно. Они убивают женщин, давших жизнь мальчикам, но не трогают тех, у кого родилась девочка. Они убивают мужчин, не достигших тридцатилетия, но совершивших все, для чего их предназначила природа: эти юноши бились тогда, когда это требовалось, они произвели на свет потомство и продолжили таким образом существование своего племени в постоянном численном составе. Но почему, почему эта, такая особенная, такая жестокая культура дожила до наших дней в единственном племени? Какова тут была роль естественного отбора? Когда и как вмешивалась Эволюция? – Шимо глотнул темной жидкости, поморщился, сплюнул в сторону и продолжил: – Думаю, вы читали мою книгу? Ну и зря, ерунда – все, что там написано. Никакой особой жестокости уруру не существует просто потому, что она не успевает проявиться: при первом же признаке ее возникновения, едва только взрослый индеец увидит мир перевернутым, он приносит себя в жертву. Это племя должно быть для людей настолько же привлекательным, насколько пугающим, понимаете? Пусть люди боятся сюда ехать, пусть они боятся оказаться лицом к лицу с этими могучими гигантами-охотниками. Весь мир считает меня сумасшедшим, убийцей, кровожадным дегенератом, но мне от этого только лучше. Мне нужно, чтобы нас боялись. Этот народ – мой, и я никогда его не оставлю.