— Вот и все. Театр окончен и, — да здравствует театр! Скоро я представлю тебя моей двоюродной сестре Изе — настоятельнице монастыря. Думаю матушка Стефания тебе не сразу понравится. В детстве я боялся ее, а она мною демонстративно пренебрегала… Иза своеобразная женщина… Но не это сейчас важно. Главное — это глубоко порядочный человек, не способный нарушить свое слово даже на костре. Она обещала мне «не заметить», что Анна Ковачек не только покрасила волосы, но и несколько изменилась после короткой отлучки «к дяде». Постарайся там просто меньше общаться со всеми. Что совсем не трудно — монашки замкнуты и немногословны. Твоя предшественница вела уединенный образ жизни, общаясь преимущественно со мной… Я думаю, подмену не должны заметить.

— Эта Анна, в самом деле, так похожа на меня? И где же она была все это время, что никто не завопил: «у Антонии Браун есть двойник!» поинтересовалась Тони, вообще-то довольно равнодушная и печальная в последние дни. Перспектива монастырского уединения и вынашивания ребенка явно не вдохновляла ее. Лишь один аргумент помогал сохранить присутствие духа: всего шесть месяцев — и она получит доказательство, которое потом сумеет предъявить ненавистному Лиффи — доказательство того, что ей удалось быть счастливой без него и вопреки его проискам. Всего пол года и все вернется на свои места.

— Анна жила в маленьком городе в другой, мало развитой стране. Там, особенно в провинции, не очень-то в курсе европейской жизни… Анну вообще даже не считали красивой… Обычное платье, грязная грубая обувь, очки… Йохим углубился в мрачные описания, стараясь увильнуть от прямого ответа.

— И оказалось, не смотря ни на что — она вылитая «звезда рекламы»? — не уступала Тони, задетая появлением «дублерши».

— Ну, не такая уж вылитая… Общее сходство есть, а больше и не надо — ведь Брауны подпустят к ней репортеров лишь издали… — успокаивал девушку Йохим. — Зато менее чем через пол года ты станешь мамой, а я… (он чуть было не сказал — дедушкой), а я буду рад позаботиться о новорожденном.

…В одно чудесное мгновение пути их едва не пересеклись: «мерседес» Динстлера ловко увильнул от вынырнувшего с боковой дорожки «вольво» Штеллермана. Артур в сердцах выругал сначала себя, а потом торопливость олуха, сидящего в «мерседесе». Он так боялся не пропустить встречную машину, увозящую Антонию в монастырь, что, как бывает, едва не столкнулся с ней. Он подумал, что нервы его сдали. Было с чего. На заднем сидении его автомобиля дремала девушка — буквальная двойняшкой Антонии. Конечно же, другая пластика и манера говорить, какой-то акцент, но первое впечатление было сногсшибательным: в условленный час к машине Шнайдера подошла сама Тони. Девушка была без вещей, в одном легком коричневом платье и, выполняя инструкции Брауна, Артур набросил ей на плечи дорожное пальто Антонии — светлая легкая ворсовая ткань, свободно падающая складками на манер пончо.

— Спасибо, — сказала Тори, погладив мягкую материю. — Отличное пальто для дороги, в него так приятно кутаться! — Сказала почти то же, что говорила Тони, заворачиваясь в свое пальто: — Прекрасная модель для путешествий — подушка и одеяло. А так же — маскарадный костюм. В нем меня мало кто заметит. И так приятно в него кутаться.

Артур насупился и обиженно промолчал пол дороги. Его спутница не набивалась в собеседницы, задремав на заднем сидении. Посматривая на нее в зеркальце, на легкие, раздуваемые ветром золотистые завитки, Артур вдруг понял, что снедаем самой заурядной и мучительной ревностью: она, эта самозванка, не имела права быть столь похожей на неподражаемую Тони. Она не могла быть столь прекрасной, а он не должен везти ее к Браунам, чтобы через месяц поставить под объектив с радостным воплем: «Антония Браун возвращается к нам! Присмотритесь дамы и господа, ваша любимица стала еще прелестней.»

12

Конец мая на Острове — самое живописное время. Все цветет — даже невероятно, что возможно такое бурное всеобщее ликование. Странно, как это еще прибрежные валуны и статуи в парке не пустили ростки и бутоны! Бело-розовый дурман акаций, азалий, олеандр, лазурное море до горизонта и никаких облаков — снимай сколько душе угодно. Что ни попадет в кадр — все прекрасно. Особенно сама героиня этого полупрофессионального репортажа. Инициатор и режиссер ролика — Артур Шнайдер. Опытный менеджер не хочет, чтобы публика забыла свою любимицу. Да и она, преодолевая последствия травм, мечтает вернуться на подиум. Оператора пригласил Браун. С Билли Фуксом он когда-то побывал в крутых переделках, работал над «Рубиновыми лугами». Теперь ушедший на покой, мастер с удовольствием принял предложение Остина: пожить с недельку на Острове, снимая его выздоравливающую дочь. Конечно, Тони не хочет еще появляться на экране и не стоит быть слишком навязчивым, но заглянуть объективом на пляж, где загорает девушка, издали, будто невзначай пробежать интерьер библиотеки и гостиной с отдыхающей или музицирующей крошкой, захватить в панораме окрестностей изящный силуэт, вырисовывающийся на фоне морской волны и золотого песка — это пустяки, обычные видовые съемки.

Шнайдер, произносящий текст за кадром, настаивал, чтобы крупных планов не было, а серия картинок открыточного плана смахивала на любительские. Здесь, кстати, сказался настоящий профессионализм этого парня, как если бы он — мировой призер фигурного катания на коньках, изображающего новичка, впервые вышедшего на лед. Билли справится с этой работой, тем более, что «труппа» у него отличная — Дани Дюваль, живописная чета Браунов, а сама малышка — лакомый кусочек для объектива — с какой стороны не глянь — высший класс! Правда, несколько дичится, но это и понятно — после такой травмы!..

Месяц, проведенный Викторией на Острове был самым необычным в ее жизни. Уж какими только сюрпризами не одаривала ее судьба в последнее время, но превращение в Антонию Браун превосходило самые фантастические сны. Новую внешность Виктория старалась не воспринимать всерьез, как вещь, взятую на прокат. Какой смысл привыкать, если в один прекрасный момент чары развеются и царевна снова превратится в лягушку. Что особенно обидно после того, как уже восхищались тобой в царских палатах и обмер от любви королевский сын. Оставаться наедине с зеркалом Вике было даже страшновато — ее глаза смотрели с чужого лица, которое она, не желая того, украла. Вернее, конечно — страстно желая. Одного взгляда на Антонию той рождественской ночью было достаточно, чтобы в душу впились шипы бесплодной зависти, а сознание собственного несовершенства стало еще более мучительным. Она же видела, как светился в присутствии звезды Жан-Поль