Он замедлил шаг и, как я заметил, устремил взгляд вперед. Посмотрев туда же, я обнаружил Штефана, который с озабоченной миной стоял посреди коридора. Молодой человек заметил нас и быстро приблизился.

– Добрый вечер, мистер Райдер, – произнес он. Потом, понизив голос, обратился к Хоффману: – Отец, не могли бы мы переговорить?

– Мы очень заняты, Штефан. Только что прибыл мистер Бродский.

– Да, я слышал. Но, видишь ли, отец, речь идет о маме.

– Ах, о маме?

– Она все еще в фойе, а мне через четверть часа выходить на сцену. Я ее только что видел, она бродила по фойе, я сказал, что мне скоро выступать, а она ответила: «Знаешь, дорогой, мне нужно кое-что уладить. Может быть, не к началу, но к концу выступления я успею, однако сперва я должна кое-что уладить». Так она сказала, но вид у нее был не то чтобы очень озабоченный. Ей-богу, пора уже вам с матерью в зал. Осталось меньше пятнадцати минут.

– Да-да, я буду вовремя. И твоя мать, что бы она ни делала, конечно же, скоро освободится. К чему эти волнения? Возвращайся к себе в уборную и готовься.

– Но что понадобилось матери в фойе? Она просто стоит там и болтает со всяким встречным. Скоро она там останется одна. Публика уже рассаживается.

– Она, наверное, разминает ноги: ведь придется целый вечер сидеть. Вот что, Штефан, успокойся. Ты должен будешь задать тон всему концерту. Мы на тебя рассчитываем.

Молодой человек задумался над словами Хоффмана, потом, казалось, вспомнил обо мне.

– Вы были так добры, мистер Райдер, – произнес он с улыбкой. – Ваши похвалы для меня бесценны.

– Похвалы? – Хоффман поглядел на меня удивленно.

– Да, – подтвердил Штефан. – Мистер Райдер не пожалел ни времени, ни добрых слов. Он слушал мою игру и удостоил меня такой лестной оценки, какой я не слышал много лет.

С недоверчивой улыбкой Хоффман переводил взгляд со Штефана на меня и обратно. Потом он обратился ко мне:

– Вы уделили время Штефану? Слушали его игру?

– Да. Я пытался раньше сказать вам об этом, мистер Хоффман. У вашего сына немалое дарование, и, как бы ни сложился сегодняшний вечер, уверен, его игра произведет сенсацию.

– Вы в самом деле так думаете? Но остается фактом, сэр, что Штефан, он, он… – Хоффман выглядел смущенным; издав мимолетный смешок, он похлопал сына по спине. – Ну что ж, Штефан, ты, кажется, готовишь нам сюрприз.

– Надеюсь, папа. Но мать до сих пор в фойе. Может быть, она ждет тебя. Я имею в виду, что без кавалера женщина чувствует себя на концерте неловко. Не исключено, что дело именно в этом. Как только ты явишься в зал и займешь свое место, она к тебе присоединится. Через считанные минуты мне начинать.

– Хорошо, Штефан, я об этом позабочусь. Не беспокойся. Возвращайся к себе в уборную и готовься. У нас с мистером Райдером есть еще небольшое дело.

Штефан от этих слов не повеселел, но мы покинули его и двинулись дальше.

– Должен предупредить вас, мистер Хоффман, – сказал я чуть погодя. – Вы, наверное, обнаружите, что мистер Бродский занял несколько враждебную позицию по отношению… собственно, по отношению к вам.

– Ко мне? – На лице Хоффмана выразилось изумление.

– Я хочу сказать, только что при мне он выражал определенное недовольство. Видимо, у него есть к вам претензии. Я думал, что не имею права это от вас скрывать.

Хоффман пробормотал что-то себе под нос. Следуя по дуге коридора, мы наконец увидели впереди дверь, которая вела, очевидно, в уборную Бродского; перед нею скопилась небольшая толпа. Управляющий замедлил шаг, затем остановился:

– Мистер Райдер, у меня не идут из головы слова Штефана. И я склоняюсь к тому, что мне действительно необходимо пойти и присмотреть за женой. Убедиться, что она в порядке. В конце концов, в такой вечер недолго и разволноваться, вы ведь понимаете.

– Конечно.

– Тогда вы меня извините. Не знаю, сэр, могу ли я просить вас пойти и проверить, как там мистер Бродский. А самому мне в самом деле, – он взглянул на часы, – пора в зал. Штефан абсолютно прав.

Хоффман рассмеялся и поспешил по коридору в обратном направлении.

Я подождал, пока он скрылся из виду, и пошел к зевакам, собравшимся у двери. Некоторых, казалось, привлекло сюда обыкновенное любопытство, другие вели тихий, но ожесточенный спор. Седовласый хирург вертелся у самой двери, убеждая в чем-то одного из оркестрантов и время от времени жестом отчаяния указывая в глубь комнаты. Дверь, к моему удивлению, была открыта нараспашку. Когда я приблизился, оттуда показалась голова коротышки портного, который крикнул: «Мистеру Бродскому нужны ножницы. Большие ножницы!» Один из зевак сорвался с места, и портной скрылся. Я протолкался через толпу и заглянул в комнату.

Бродский сидел спиной к двери и изучал свое отражение в зеркале. На нем был смокинг, плечами которого занимался портной, дергая их и теребя. Бродский надел и нарядную рубашку, но не успел еще завязать галстук-бабочку.

– А, Райдер, – сказал он, увидев меня в зеркале, – входите, входите. Знаете, я уже давно ничего подобного не надевал.

Он говорил куда спокойнее, чем в предыдущий раз, и я вспомнил, с каким повелительным видом он обращался на кладбище к участникам похорон.

– Ну вот, мистер Бродский, – сказал портной, выпрямляясь, и несколько мгновений оба изучали смокинг в зеркале. Потом Бродский покачал головой:

– Нет-нет. Уберите немного. Здесь и здесь. Слишком свободно.

– Сию минуту, мистер Бродский. – Портной поспешно принял смокинг и, на ходу отвесив мне поклон, скрылся за дверью.

Бродский продолжал разглядывать свое отражение, задумчиво теребя высокий воротничок рубашки. Затем он взял расческу и слегка поправил свои волосы, смазанные, как я заметил, бриллиантином.

– Как вы сейчас себя чувствуете? – спросил я, подходя ближе.

– Хорошо, – отозвался он и продолжил поправлять прическу. – Я чувствую себя хорошо.

– А нога? Вы уверены, что сможете выступать после такого тяжелого повреждения?

– Да Бог с ней, с ногой. – Бродский отложил расческу и стал изучать результаты своих усилий. – Ничего с ней не было такого уж страшного. Я в полном порядке.

Когда Бродский произносил это, я увидел в зеркале, как хирург, не отходивший все это время от двери, не смог больше сдерживать себя и вступил в комнату. Но прежде чем он успел что-нибудь сказать, Бродский, не оборачиваясь, свирепо бросил:

– Я в полном порядке! Рана не болит!

Хирург удалился за порог, но и оттуда продолжал сверлить сердитым взглядом спину Бродского.

– Но как же, мистер Бродский, – заговорил я спокойно, – вы лишились конечности. Это дело нешуточное.

– Я лишился конечности, верно. – Бродский опять занялся своей прической. – Но это произошло давно, мистер Райдер. Много лет назад, я был, можно сказать, еще ребенком. Это случилось так давно, что я уже с трудом вспоминаю. Дурак доктор не разобрался. Я действительно застрял в велосипеде, но в ловушку попала не живая нога, а протез. Этому дурню даже в голову не пришло. А называет себя хирургом! Мне кажется, Райдер, что я всю свою жизнь прожил без ноги. Сколько же лет прошло? В моем возрасте начинаешь уже забывать. И даже примиряешься с ней. С раной. Она становится твоим старым другом. Конечно, время от времени она дает о себе знать, но я за долгие годы с ней свыкся. Это произошло еще в детстве. Должно быть, несчастный случай на железной дороге. Где-то на Украине. Возможно, в снегах. Кто знает? Сейчас это не имеет значения. Я словно бы всю жизнь таким был. На одной ноге. Это не так плохо. Перестаешь замечать. Дурень доктор. Отпилил деревянную ногу. Да, потекла кровь, она и сейчас течет, и мне нужны ножницы, Райдер. Я за ними послал. Нет-нет, не для раны. Для штанины, ножницы нужны для штанины. Как я могу дирижировать с пустой болтающейся штаниной? Этот идиот доктор, интерн из больницы, отхватил кусок деревянной ноги, так что же мне теперь делать? Ничего другого не остается. Придется… – Он сделал движение, словно отрезал ножницами материю брюк чуть выше колена. – Приходится что-то сделать. Чтобы выглядело поэлегантней. Этот дурень не только погубил мою деревянную ногу, он еще разбередил культю. Рана уже многие годы так не кровоточила. Что за кретин, а еще корчит такую серьезную мину. Воображает себя важной птицей. Отпилив мою деревянную ногу. Отхватил кусок. Не удивительно, что пошла кровь. Все в крови. Однако ногу я потерял много лет назад. Давным-давно – вот как я это ощущаю сейчас. У меня была вся жизнь, чтобы привыкнуть. И тут этот кретин с пилой, и кровь пошла заново. – Он посмотрел вниз и затер ботинком пятно на полу. – Я послал за ножницами. Я должен как можно лучше выглядеть. Я не тщеславный человек. Это не из тщеславия. Но в такой вечер приличный вид просто необходим. На меня будет смотреть она, смотреть и думать о всех тех годах, которые остались позади. А оркестр – он очень даже неплох. Вот, дайте я вам покажу. – Склонившись, он взял дирижерскую палочку и поднял ее к свету. – Отличная палочка. Тут особое ощущение, вы-то знаете. Вы не скажете, что от палочки ничего не зависит. Для меня всегда важен кончик. Он должен быть вот такой. – Он уставился на палочку. – Времени прошло много, но я не боюсь. Я им всем покажу. И к черту компромиссы. Я отдам всего себя. Ваши слова, мистер Райдер. Макс Заттлер. Но этот тип – что за идиот! Каков кретин! В больнице к дверям приставлен!