— Арестован Анцыферов.

— Знаю, — кивнул Сысцов, прихлебывая чай. — Дальше.

— Вы уже знаете? — поперхнулся Пафнутьев от удивления.

— Невродов доложил.

— Ну, тогда слава Богу... А то я уж думал, что мне первому придется принести эту весть.

— Нет... Невродов оказался неожиданно гуманным человеком... По отношению к тебе, Павел Николаевич... И весь удар взял на себя.

— Надо же, какое великодушие, — пробормотал Пафнутьев.

— Но все равно хорошо, что ты пришел, — Сысцов остро глянул на Пафнутьева поверх стакана. — Невродов мало что мог сказать... Очень волновался, — Сысцов жестко улыбнулся. — Он сказал, что ты долежишь подробности. Слушаю тебя, Павел Николаевич, — и Пафнутьев вдруг ясно услышал в наступившей тишине, как мелко и часто бьется в опустевшем стакане серебряная ложечка, передавая дрожание руки Сысцова. — А то я уж, честно говоря, подумал ненароком... Не придешь ли ты с конвоирами за мной... Нет, вроде, один пришел... И на том спасибо.

Ложечка продолжала звенеть в стакане, и Сысцов, поймав взгляд Пафнутьева, устремленный в сторону этого мелкого дробного звона, поставил стакан на стол.

— Иван Иванович, — начал Пафнутьев, наклонив голову вперед, как бы преодолевая сильный встречный ветер, который бил ему в лицо. — Я прекрасно понимаю все, что произошло, понимаю суть событий... И скрытую их сторону. Но все произошло настолько неожиданно, что предупредить вас, посоветоваться... Не было никакой возможности. События назревали несколько дней... И я не думал, что они взорвутся столь быстро.

— Не тяни.

— Внешняя сторона событий такова... Некий директор гастронома, Халандовский, написал заявление о том, что прокурор города требует с него пять миллионов рублей за прикрытие уголовного дела, возбужденное против того же Халандовского.

— А что он натворил, этот твой Халандовский?

— Почему он мой?

— Не надо, — досадливо махнул рукой Сысцов. — Не надо лапши, Павел Николаевич. Что он натворил?

— Ничего. Обвес, обсчет... Обычные торговые дела.

— И за это пять миллионов? Он что, ошалел?

— Кто? — осмелился спросить Пафнутьев.

— Анцышка... Многовато запросил... Такие дела стоят меньше. Продолжай.

— Халандовский не простак. Он понимал, что обвинение дутое. Для того и составленное, чтобы получить с него деньги. И он, ничем не рискуя, обратился в областную прокуратуру. Те ухватились. И сегодня утром провели операцию. Халандовский вручил Анцыферову пять миллионов меченных денег, те тут же вошли следом за ним И оформили факт получения взятки. Были изъяты и сами деньги, и газетная упаковка, пересыпанная светящимся порошком, тут же сфотографировали руки Анцыферова, они тоже светились.

— Засветился, значит, наш прокурор, — задумчиво проговорил Сысцов, с улыбкой глядя на Пафнутьева. — Засветился... Жаль. Хороший был человек, а, Павел Николаевич?

— Мы с ним давно работали, — осторожно ответил Пафнутьев, не разобравшись в смысле вопроса.

— Ну, хорошо... А твоя роль во всех этих событиях... В чем она заключается? Ведь я же не поверю, что ты ничего не знал и ни о чем не догадывался, а?

— Знал и догадывался, — кивнул Пафнутьев.

— Почему же не спасал Анцыферова?

— Это моя обязанность?

— Да.

— А вот этого я уже не знал.

— Врешь, — просто сказал Сысцов. И улыбнулся каким-то своим, невысказанным мыслям. И Пафнутьеву эта его улыбка не понравилась. Он вдруг ясно понял, что если сейчас, вот в этом разговоре, он не переломит этого упрямого, сильного, воспонимающего противника, то ему придется не просто менять работу, ему придется поменять и место жительства. В этом городе оставаться будет попросту опасно. И спокойствие Сысцова объяснялось только одним — он уже с ним попрощался. И сейчас лишь исполнял последний долг. — Да, Павел Николаевич, ты обязан был Анцыфсрову помогать, выручать, предупреждать о малейшей опасности, а в случае надобности, закрывать его собственной грудью. Только при таком отношении к Анцышке мы с тобой могли бы работать дальше. Вот в этом кабинете, ровно год назад, даже немного больше, он сделал тебя начальником следственного отдела. Ты не забыл об этом?

— Не забыл, — Пафнутьева охватила легкость, которая посещала его в минуты крайней опасности. Не было ни сомнений, ни колебаний, не было запасного выхода и спасительного входа, все решалось в эти вот самые секунды, решалось навсегда. Пафнутьева охватило шалое состояние вседозволенности, которое он однажды уже испытал в этом кабине, когда так самозабвенно и нагло излагал им же самим придуманную версию убийства Пахомова. Тогда еще он открыл слабое место этих вот могущественных людей — они могут переиграть любого в игре солидной, обстоятельной, продуманной. Но если им все время, безостановочно подбрасывать доводы и объяснения, которые не вписывался в обычную логику поступков, они теряются, происходит сбой в их непоколебимой уверенности.

Пафнутьев провел годы за следственным столом, допросив за эго время тысячи людей, и не просто допросив, а вывернув их, можно сказать, наизнанку. И эти годы, эти допросы, знакомство с тысячами людей дали опыт, который позволял вести себя так, как требовалось именно в этом положении, именно с этим человеком и выходить на результат, который требовался.

— Наш разговор окончен, Павел Николаевич, — сказал Сысцов, тяжело поднимаясь из кресла. — Нам обоим все ясно, не правда ли? Анцыферов будет на свободе сегодня же, сейчас же... Мне кажется, что вы с ним уже не сможете работать вместе. Но это уже решать Анцыферову.

— Вот так круто?

— Да, Павел Николаевич, только так. Вы просчитались. Я знаю, вы в душе игрок, азартный игрок, с фантазией, с необходимой долей наглости и блефа... Я понял это еще год назад. И должен вам сказать, что именно эти качества меня и привлекли. Таких людей везде ценят... Но только в тех случаях, когда они правильно себя ведут и ставят на ту карту, на которую им указывают. Но когда они начинают своевольничать, совершать поступки в меру своего куцего понимания событий, когда они проявляют уже собственную гордыню, самостоятельность, как им кажется...

— А на самом деле что они проявляют? — поинтересовался Пафнутьев, вдавленный в кресло словами Сысцова.

— А на самом деле они проявляют собственную ограниченность, — усмехнулся Сысцов, садясь за стол. — В таких случаях с ними прощаются. Более того, принимаются меры, чтобы обезопаситься от них и в будущем. Вы понимаете, о чем я говорю, да?

— Местами, — дерзко ответил Пафнутьев.

— Я и не рассчитывал, что вы сможете понять все... Что же вы сидите, Павел Николаевич? Я же сказал — разговор окончен.

— Разговор еще не начинался, Иван Иванович, — произнес Пафнутьев и даже нашел в себе силы улыбнуться прямо в лицо Сысцову. — Присядьте, Иван Иванович, — Пафнутьев великодушно показал на кресло, с которого только что поднялся Сысцов.