Но это дело завтрашнего дня, а сейчас надлежит, с Божьей помощью, расправиться с тем неприятелем, что стоит перед ним. Варда отдал короткий приказ. Мандаторы, вскочив на коней, умчались в клубах пыли.

Вскоре зазвучали боевые трубы.

– Господи, помилуй! – первым провозгласил патрикий Варда; за ним клич повторили священники и начальники каждого отряда.

– С нами Бог! С нами Бог! С нами Бог! – прокричали троекратно.

Двинулись вперед сверкающие на солнце военные кресты.

Мерным шагом пехота устремилась на врага.

* * *

Мистина хмуро взирал на вражескую рать со спины рослого гнедого коня, взятого среди прочей добычи в Гераклее. Жеребца, одетого в тот конский доспех с позолоченными чешуйками, держали под уздцы двое телохранителей. Не то чтобы Мистина собирался сражаться конным – просто с высоты седла было лучше видно поверх голов войска. Рядом развевался на высоком древке красный стяг, на воеводе блестел позолотой клибанион покойного стратига и собственный старый шлем. Гераклея оставалась за спиной, там, где равнина плавно понижалась в сторону моря, и греческие полки впереди были как на ладони. На вид их раза в полтора больше, чем русов, но примерно на это он и рассчитывал.

Никто не знал, сколько у греков войска, и даже хотя бы сколько может быть. Само собой, Мистина рассылал разведчиков на юг и на восток – откуда стратиги могли подойти. Видели несколько крупных отрядов, пеших и конных, общим числом тысяч на пятнадцать, как удалось прикинуть на глаз. Но здесь Мистина хорошо осознавал свою уязвимость: он не знал местности – ни укрытий, ни дорог, – а греки знали. Оставалось надеяться на сарацин: недаром же Куропас намекал, что будет рад избавиться от русов без боя.

Тем не менее покоя на сердце не было – и эта тревога была не то что обычное возбуждение перед битвой. Хитрый, как его покровитель Ящер, Мистина чуял подвох.

Но что это меняло? Предложи он отступить – дескать, беду чую! – и в собственных глазах будет выглядеть трусом. Трус всегда чует беду на свою любимую задницу и предпочитает ее спасать. А мы идем вперед, даже если знаем, что можем быть убиты. Здесь война, а не порыбачить выехали, как сказал бы шурин Асмунд.

Асмунд… Не очень-то ему удалась позапрошлым летом посольская должность, раз уж сейчас русы, вместо того чтобы сидеть в Царьграде и честь по чести обсуждать договор о мире, дружбе и торговле, стоят здесь на поле, сжимая копья и топоры. Мечом и секирой приходится прокладывать себе путь к уважению среди других народов. Но когда было иначе? Норманны, угры, авары, хазары, те же болгары – все веками воевали, расширяя свои владения, отрезали головы вражеским вождям и делали из них чаши, прежде чем смогли притязать на титулы кейсаров и каганов. И что бы там ни говорили надменные греки, что-де сам Бог отдал им во власть все другие народы – чужие земли им отдал римский меч. Даром никакой бог ничего никому не дает. Теперь и русы движутся тем же путем. Уже второе столетие, но повозки богов едут медленно. Даже в преданиях младший сын за счастьем своим идет три года, а в жизни народа тот сказочный год порой растягивается на целый век. Дурак рассчитывает вскочить в счастье одним прыжком, да вместо этого рухнет в лужу.

Ладно, хватит мудрствовать. Когда борода отрастет до колен и побелеет, тогда можно будет и о сказаниях подумать. Если даст судьба время отрастить ее, эту бороду. Если не ляжет он сам сегодня на эту сухую греческую землю. Мысленно глядя вперед, Мистина видел все вокруг будто сквозь легкое красное марево. Это был знак: впереди его кровь. Но для чего он пришел-то сюда, сын, внук и правнук военных вождей – круги водить и ладу петь?

Перед Мистиной стояли две тысячи отборных отроков в лучших доспехах. У половины были длинные греческие пики, годные против конницы. Последняя надежда. Железный кулак, который предстояло пустить в дело в самом крайнем случае. И что-то говорило Мистине: этот случай не замедлит настать.

Пробирала дрожь нетерпения. Весь поход, оказавшись за старшего над войском, Мистина не мог принимать участия в схватках и чувствовал, как застоялась от бездействия кровь. Богиня Нави незримо улыбалась ему откуда-то издали, ожидая кровавого пира, манила к себе, будто женщина в жажде любви. С самого начала этого лета она ласкала и миловала его – пришел час платить за милости.

* * *

Пропели греческие трубы. Над полем разнеслись воинственные кличи, и порядки фемного ополчения двинулись вперед. Серо-бурые ряды набивных кавадионов и толстых войлочных колпаков, среди которых блестели и шлемы, надвигались медленно и неотвратимо. Вот они достигли края речного русла, стали спускаться, ломая ряды. Вот первые Куропасовы пехотинцы показались над нашим берегом, суетливо торопясь вперед, навстречу смерти.

Мистина вскинул руку; молнией сверкнул меч с позолоченной отделкой. Взревели боевые рога.

– Перу-у-ун! – выкрикнул Мистина во всю мощь.

– Перу-ун! – отозвались сотни, тысячи голосов.

– О-о-ди-и-ин! – кричали в середине, где стоял Хавстейн, под своим стягом с изображением волка.

Строй качнулся и шагнул вперед. Скорым «волчьим» шагом русы устремились на греков. В первых трех рядах стояли бойцы в лучшей броне: богатая добыча дала возможность снарядить вчерашних отроков немногим хуже, чем тело-хранители самого Романа. Из задних шеренг взмыл черный рой стрел.

Еще несколько ударов сердца – и «стена щитов» с треском впечаталась в скопление греков. Те еще не успели толком выстроиться, лишь малая часть их поднялась на занятый русью берег. Не замедляя хода, «стена щитов» смела Куропасову пехоту, сбросила навстречу тем, кто поднимался следом. Стратиотов было больше, но сейчас это ничего не решало. Опрокинутые ряды покатились вниз, сбивая и увлекая за собой шедших позади, смешались на широком каменистом русле в общую кучу. И русы навалились, как волки на стадо овец: кололи и рубили, продвигаясь вперед и оставляя за собой сплошной завал из мертвых тел.

При виде этого избоища задние ряды греков, еще не вовлеченные в битву, стали разворачиваться, поспешно отступая. Другие просто бежали, бросая щиты и оружие.

Русы перехлестнули на другую сторону, подровняли строй, готовые снова двинуться вперед. Все время обучения отроков и набранных ратников Мистина и другие воеводы старательно вбивали в головы: «Что бы ни было, держи строй. Бежит враг на тебя или от тебя – держи строй!» Случись такое в самом начале похода – могли бы забыть науку, поддаться упоению близкой победы. Но, провоевав лето в чужой земле, самые тугие поняли: кто горячится и вперед батьки спешит, тот первым буйную голову и сложит. Ну а кто не понял, те давно ушли к дедам. К битве под Гераклеей в войске остались самые стойкие и способные не терять ума.

Закусив губу, Мистина досадливо стукнул кулаком по высокой луке седла. Вроде бы все шло по задуманному: «стена щитов» опрокинула смешавшиеся при переходе сухого русла ряды греков и погнала перед собой. Конница, стоявшая у пехоты за спиной, оказалась в затруднении: собственная рассеянная пехота теперь мешала им добраться до русов. Теперь всадникам придется или пробиваться через ряды пеших стратиотов, или скакать в обход, но растянутый ряд может оказаться прижат к рощам.