Я благодарен отцу Александру за помощь в формировании моего собственного взгляда на поэтическое творчество. Взгляд этот прост и ясен: способность к словесному творчеству дана человеку Богом как часть Его образа и должна быть человеком реализована. Язык поэзии сохранил в себе черты первозданного языка, на котором человек говорил с Богом в Эдеме.

Творчество христианина, а если быть точным – сотворчество, синергия с Богом, – это творчество и по взращиванию в себе «новой твари» во Христе, и по устроению церковной жизни в духе свободы и ответственности верующего за свою веру и Церковь. Именно это и было важным предметом раздумий и приложения сил отца Александра Меня.

Андрей Мановцев

Отец Александр отговорил меня от стихотворчества (точнее сказать, рифмоплётства), самое верное слово сказал: «Бросьте, это всё камуфляж. Другое дело – проза!» Поэзию знал при этом и очень любил, и поэту – ни за что бы так не сказал. А меня освободил, никогда не забуду.

Елена Мень

Мне было очень приятно, что отцу нравилось, как я рисую. Каждый же по-своему рисует. Ему очень нравился мой стиль, он был очень доволен. Ведь он и сам рисовал иконы, помимо всего прочего.

Зинаида Миркина

Как-то раз, говоря об одном священнике, друге своём, которого лишили прихода, отец Александр сказал: «Для священника не совершать богослужение – всё равно что для поэта не писать стихов».

– Не писать или не печататься? – переспросила я.

– Нет, не писать, – сказал батюшка.

Юрий Пастернак

Беседуя с прихожанами, отец Александр сказал: «Бог дал нам эту жизнь, и мы должны пропеть её, как хорошую песню».

Лев Покровский

Отец Александр творчество поощрял. Я высказывал ему сомнения очень распространенные: что вообще наукой не надо заниматься, что всё это мудрование от лукавого. У многих православных такая точка зрения, и я её часто слышал. Отец Александр никогда ничего подобного не говорил. Он всегда поощрял научное творчество и ссылался на Сергия Радонежского, который всегда был сторонником того, чтобы люди учились, т. е. занимались наукой, всякими знаниями. Я ему говорил про Иоанна Кронштадтского, к которому у отца Александра и его семьи особые отношения – они известны, – и который прямо осуждал занятия наукой. Но отец Александр всегда меня поддерживал.

Илья Семененко-Басин

Отец Александр был глубоко чужд культуроотрицанию, столь распространённому среди новообращённых интеллигентов. Не раз он называл творчество актом богоподобия, подчёркивая, что художник может употреблять дар творчества и во благо, и во зло, и во втором случае само творчество ни при чём…

В качестве девиза любого художника, любого творца он называл строчку псалма: «Пою Богу моему дондеже есмь».

Когда всё чаще стали раздаваться голоса, называющие рок-музыку «бесовщиной» и «порождением дьявола», отец Александр этого не принял, поскольку всегда был против инквизиторского мировоззрения. Как аргумент в защиту направления в музыке, совершенно не близкого ему лично, отец Александр приводил существование рок-литургии.

Будучи в очередной раз спрошен о связи рока с демоническими силами и о том, каково его мнение на сей счёт, отец Александр воскликнул: «Да Боже упаси, у меня нет мнения. Это научный вопрос. Говорят, рок отрицательно действует на организм. Это должны исследовать учёные… Я послушал “Битлз”. Но это же “Спи, моя радость, усни!”», – отец Александр рассмеялся.

– В каком смысле?

– В прямом. «Спи, моя радость, усни…» Песенки! Так, бренчали ребята… В стиле кантри, как теперь говорят. Я вот только не понимаю, чего молодёжь с ума сходила.

С не меньшей иронией относился отец Александр к телелекарю Кашпировскому, от увлечения которым часто предостерегал в своих публичных выступлениях. Вообще, он умел сохранять спокойный и трезвый взгляд на все обескураживающие явления XX века (рок-музыка, экстрасенсы, НЛО, астрология), от которых многие приходили в неистовство – одни в неистовство иступлённого поклонения, другие в неистовство иступлённого отрицания.

Олег Степурко

Отец Александр умел вникать во всё. Помню, мне один человек рассказал о письме махатм Ленину, которое было послано через Рериха и в котором говорилось о том, что хорошо, что уничтожили мракобесие, православие. Какая-то полная бредятина! Батюшка на это сказал: «Ты знаешь, Рерих – гениальный художник, посмотри на его картины, а на всё остальное не обращай внимания».

Андрей Тавров (Суздальцев)

Я познакомился с отцом Александром в кризисном состоянии. Я тогда закончил ту самую поэму, поиски материала для которой и привели меня к священнику, и после этого обнаружил, что не могу ничего написать. Мысль о стихах вызывала чувство отторжения, тяжести. Постепенно это прошло, но к работе вернуться не удавалось. Мне казалось, что я оглох, что вдохновение, позволяющее делать невозможное и забывать о всём слишком плотном, ушло навсегда и никогда не вернётся. Та беззвучная музыка, больше похожая на прозрачный плот с волшебными, почти бесплотными брёвнами в сверкающем или тёмном потоке, куда-то ушла, а без неё начинать что-либо делать мне казалось бесполезным. Я сказал об этом на исповеди отцу Александру.

– У вас есть дача? – спросил он.

– Есть.

– Почему бы вам туда не выбираться осенью, когда там тихо? Поэзия у вас не идёт… а вы пробовали писать прозу?

– Пробовал, но давно и не очень удачно.

– Почему бы не попробовать ещё раз? Хотите дам сюжет?

– Сюжет у меня есть, – сгоряча ответил я.

– Только не пытайтесь создать сразу шедевр. Делайте записи, наброски, пробы. Черновики, словом. Вы знаете, что Толстой начинал «Войну и мир» как роман о декабристах? А потом из этого вышла совсем другая книга.

– Я попробую.

– Поезжайте. Осень – это феерия.

Я поехал на дачу и прожил там в тишине три недели, набрасывая главы и абзацы. Часть из них пришлось действительно выкинуть, но остальные постепенно стали складываться в мою первую большую прозу, невероятно романтического толка и не очень умелую. Тем не менее что-то в ней было, какой-то заряд, который многих читателей сделал счастливей, придал им сил, несмотря на технические просчёты и вкусовые неудачи.

Несколько раз я слышал от отца Александра высказывания по поводу Гоголя. Первое было связано с темой «нереализованных душ», как он её обозначил. Есть люди, которые сначала не отличаются какими-то особыми талантами или обладают ими в обычной степени, но вот с ними что-то случается. Человек словно загорается или пробуждается. Его словно подменяют, как будто в него входит неизвестная сила, и он начинает делать и совершать поступки, явно превосходящие его собственный потенциал. Все мы знаем «писателей одной книги». Грибоедов, Ершов, Сервантес… С ними происходило что-то загадочное – вселялся какой-то волшебный дух, а потом уходил. «Посмотрите, до “Вечеров” Гоголь не создал ничего особенного, а потом, словно щёлкнули выключателем, – говорил отец Александр, пока мы шли по дороге к станции Пушкино. – И потом, после первой части “Мёртвых душ”, снова – щёлк, и ничего не получается. Вот что тут может происходить – нереализованные души».