Но зачем ему это? Теперь совершенно ясно, что Генриетту Анну убил не он — в этом нет никаких сомнений. Слишком глубоки, слишком сильны его чувства к умершей принцессе. Но при чем здесь ее отец, сэр Генри, сэр Грэнвилл? Должна же быть причина, но в чем она? Страх притупил в ней способность мыслить холодно и трезво. Главное сейчас — пусть как можно больше говорит, пусть поверит, что она ничего не подозревает, а потом при первой возможности выскочить из кареты и бежать.

— Вы говорите о ней так, словно были к ней неравнодушны, — мягко говорит Анна.

— Неравнодушен? Сказать так — ничего не сказать. Мое чувство не имело ничего общего с пошлостью, о которой вы говорите.

— Значит, вы преклонялись перед ней.

— Я обожал, я боготворил ее, — говорит он горячо, почти гневно. — Но где вам понять эти чувства, где вам понять, что я чувствую до сих пор…

В первый раз Анна видит, что в этой страстной натуре бурлит одновременно и страдание, и ярость. Что он намеревался сделать в первую ночь их знакомства? Она видела только случайный романтический порыв, а ведь возможно, все было совсем по-другому. Что бы случилось, впусти она тогда его в дом? Еще один изуродованный труп? При одной этой мысли у нее замирает сердце. А что, если он порезал руку нарочно, чтобы вызвать в ней сочувствие и пробудить доверие: кто станет опасаться раненого человека? Это не исключено. Значит, она с самого начала толковала его поведение ошибочно и неверно.

«Господи, ну почему я была так глупа? Зачем я пошла к Арлингтону, не убедившись наверняка, кто убийца. О, если бы я знала, я бы ни за что не села в одну карету с Мейтлендом!»

Занавески на окнах кареты задернуты, она понятия не имеет в какой части Лондона они теперь едут. Как это узнать, не вызвав его подозрений?

Она бросает быстрый взгляд на его руку.

— Похоже, ваш порез уже совсем зажил — говорит она. — Можно, я посмотрю поближе?

Он протягивает ей руку; не заметно, чтобы его обеспокоила неожиданная смена темы разговора.

— Здесь темно. Вы не против? — Она кивает в сторону окошка.

— Конечно, — пожимает плечами он.

Она освобождает надетое на крючок под окошком кольцо, поднимает занавеску и закрепляет ее вверху. Так, кажется, это Холборнский мост. К югу виднеется огромная строительная площадка. Ага, это мистер Равенскрофт осуществляет свой проект. Поток пущен вдоль восточного берега речки, а с западной ее стороны обнажилось грязное дно. В этой грязи копошатся десятки рабочих; под дождем их нечеткие фигуры, кажется, движутся хаотично и без всякой цели. «Интересно, здесь ли сам ученый», — думает она, повернув руку Мейтленда поближе к свету.

— Надо же, совсем незаметно, рука как новенькая, — говорит она. — Вы все еще питаете неприязнь к докторам?

Она надеется отвлечь его внимание, не показать, что ее интересует на самом деле: впереди виднеется оживленная улица, где карету можно попробовать остановить.

— Все врачи — шарлатаны, они только делают вид, что много знают, но сами делать ничего не умеют. Я еще не встречал такого доктора, который спас бы человеку жизнь, а вы?

— Почему же, встречала, хотя вы правы, их не так много, как хотелось бы, — отвечает Анна — Поэтому вы на них и сердиты — ни один из них не мог спасти жизнь принцессы?

— Они всем врали, что она умерла от болезни, хотя сами знали, что это не так.

— Мой отец не врал. И за это его удалили от двора.

— А мне он говорил совсем другое.

Он снова говорит вызывающе и смотрит на нее подозрительно, словно поймал ее на лжи.

Лицо ее неожиданно краснеет — она не может сдержать нахлынувший гнев. Мейтленд фактически признался в том, что он совершил это преступление.

— А когда же вы с ним говорили?

— Незадолго перед его смертью, — отвечает Мейтленд, и на лице его не видно ни тени угрызений совести, ни раскаяния. — Я спросил, если он знал правду, почему не рассказал всем, ведь он знал, что принцессу убили. А он все отрицал, говорил, что она умерла от болезни.

— Он хотел защитить меня и мою мать, — говорит Анна, — И за это вы убили его?

— Он знал правду и не захотел, чтобы все ее знали. И теперь она лежит там, в холодной могиле, она так и не обрела покой. Они все мне за это заплатят, вот увидите. Все, все заплатят!

Он смотрит ей прямо в лицо, и в глазах его сверкает дикая ярость.

— Кто заплатит?

— Все: мадам Северен, Арлингтон, король…

— Вы собираетесь убить короля?

— Я отомщу за нее, даже если сам погибну, пускай… — страстно хрипит он ей в лицо, — Я никогда не забуду, что они с ней сделали, как она страдала… она умирала, а все стояли и смотрели, будто им там спектакль устроили. А хуже всего знаете что? Мне тоже пришлось притворяться… будто я, как и они, ничего не чувствую, совсем ничего не чувствую…

Голос его пресекся; видно было, что он снова глубоко переживает все, что случилось в ту ночь.

— Она была чиста, понимаете? Она была святая. А при дворе короля Франции с ней обращались как со служанкой.

Анна снова бросает быстрый взгляд в окно. Кучер повернул лошадей, и теперь они едут не по широкой и оживленной улице, а по совсем узенькой, такой тесной, что карета едва протискивается, чуть не задевая стены домов. Побег, кажется, придется на время отложить.

— А я слышала, что принцесса наставила рога своему мужу и ждала ребенка от другого мужчины, — говорит она. — Вы и после этого станете считать ее святой?

— Ваша ирония неуместна. Она была чиста. Она была выше мнения всех этих людишек. Ее никогда никто не понимал.

— Вы считаете, что эти слухи лживы?

— Я считаю, что это не имеет никакого значения.

— Значит, она все-таки ждала ребенка?

— Да, — Глаза его вспыхнули яростью, которая не сулила ничего хорошего, — Это был мой ребенок.

— Ваш? — разинула рот Анна.

— А вы считаете, что такой человек, как я, неспособен завоевать любовь принцессы?

Анна вспоминает слова мадам Северен о том, что Генриетта Анна была несчастлива со своим супругом. И страсть юноши, который чтил, который боготворил ее, вполне могла покорить ее сердце.

— Мне кажется, я понимаю ее.

— Герцог обращался с ней ужасно, гнусно, — продолжает Мейтленд. — А я понимал ее и любил.

— Это герцог убил ее?

— Конечно.

— Лично?

— Нет. Но ее убили по его приказу, а это все равно. В тот день, когда она умерла, я слышал, как она спорила с мадам Северен. Мадам Северен говорила, что принцесса должна принять меры, иначе герцог сразу поймет, что это не его ребенок, и она будет опозорена. Мадам Северен сказала, что достала хорошее средство, у нее будет выкидыш и никто не догадается. Генриетта Анна отказалась. Она сказала, что это лекарство — яд. Герцог, конечно, шпионил за ней. И один из его фаворитов подсыпал это «лекарство» ей в ячменный отвар.