Лица мужчины мне не видно: он опустил голову. Парень ємотрит прямо перед собой. Как у большинства уличных музыкантов, взгляд у него ничего не отражает и не пускает внутрь. Он смотрит сквозь людей в кафе, If в его фигуре отчуждение. Один из подвыпивших посетителей подходит к старшему из музыкантов, о чем-то просит его и бросает несколько монет. Тот кивает. Однако как только мелодия заканчивается, он укладывает флейту в футляр. Посетитель протестует. Но мужчина мрачно бросает:

— Я устал.

В этот момент у парня наконец проясняются глаза. Он насмешливо смотрит на нас и сплевывает на брусчатку. Музыканты уходят.

Сейчас наблюдение есть, хотя в таком многолюдье никого заметить нельзя. Банально, но наблюдение часто действительно не замечаешь, а именно ощущаешь. В этом смысле книги не врут. А вотто, что сбросить хвост можно шутя, неправда.

После окончания одного из многочисленных курсов повышения квалификации, я должен был сдать экзамен как раз на предмет ухода от наблюдения. Три дня подряд мой наставник встречался со мной в метро, болтал ни о чем в течение пяти минут и уходил. Тем самым он показывал меня группе наружного наблюдения. После этого я должен был сделать все возможное, чтобы определить, идет ли за мной хвост, где он уцепился и кто именно осуществляет слежку. Затем по возможности уйти. В какой именно день за мной пойдут, мне, естественно, никто не говорил — сам догадайся.

Вот тогда я, еще совсем зеленый опер, понял, что значит противостоять государственной машине. В своем родном городе, в толпе, я был один как перст против десятка, или около того, равнодушных ибезжалостныхлюдей, которым было строго наказано ни при каких обстоятельствах не спускать с меня глаз. Более того, их предупредили, что «объект» обладает профессиональными навыками ухода от слежки, что, понятное дело, только усилило их бдительность. Забыл сказать, что этих ребят не уведомили, что следят они за своим, поэтому стараться они должны были на совесть. И они старались.

В первый же день, поднявшись из метро на поверхность, я почувствовал, как по спине медленно пошли колкие мурашки. Как наждаком по коже провели. Такое у меня бывает только в минуты тихой паники.

Несмотря на все ухищрения, я вскоре заметил только двоих из своих сопровождающих, и то вполне вероятно, что ошибался. Когда слежку ведут несколько человек, вычислить их всех практически невозможно.

И все-таки я ушел. Я дотащил хвост до родной высотки МГУ на тогда еще Ленинских горах. Там в любое время толчея почище, чем в метро в час пик. И только основных выходов четыре, не считая всяких въездовдля служебных машин, и дверей, запертых еще со времен «отца всех народов». Дальше все было относительно просто. В пельменной в зоне «Б» я устроил скандал из-за прокисшей сметаны и с тарелкой в руках ринулся в кабинет директора столовой. В коридоре подсобки обитая стальным листом двойная дверь в маленький товарный двори к была, как всегда, открыта. Сколько бы топтунов за мной не пустили, обыскивать все грузовики, выезжающие с территории МГУ, они не смогли бы. И действительно не смогли.

Ладно, хватит воспоминаний — пора ехать в Гаагу. Погружаюсь в быстрый и говорливый поток пешеходов, но уже в двух шагах от кафе дорогу мне перегораживает шатающаяся фигура в грязном выцветшем плаще. Это бродяга, один из тех, кого во Франции называют «человек-сыр». Запах от него действительно исходит одуряющий. Бродяга молча протягивет руку с черными обломанными ногтями, обмотанную у запястья невероятно грязными бинтами. Я также молча, стараясь избежать прикосновения, кладу ему в ладонь монету в пол гульдена. Деньги исчезают в кармане потрепанного плаща, и рука вновь тянется ко мне. Опускаю в немытую руку еще одну монету. При третьей попытке обобрать меня, не выдерживаю и спрашиваю:

— Вы не находите, что с чисто финансовой точки зрения наше общение становится для меня несколько обременительным?

Судя по усмешке, которая мелькает на лине бродяги, он достаточно понимаетанглийский. Вотона Европа — даже попрошайка здесь полиглот. Впрочем, у нас в Москве в гастрономе на Песчаной тоже есть один джентльмен из числа спившихся интеллигентов. Дискуссии вокругего настоятельного требования подкинуть денег на бутылку у нас с ним возникали с неумолимой регулярностью. Причем безошибочно угадывая собрата-лингвиста, этот доходяга неизменно обращался исключительно на английском. Правда, он допился до того, что всякий раз мы знакомились заново.

А может быть, этот попрошайка совсем не бродяга? Слишком уж смышленые у него глаза. Нет, чтобы довести себя до такого состояния, нужно много месяцев. Я не стоютаких усилий. А уж пахнет он…

В конце концов, нищий уступает мне путь. Однако уже на следующем углу возникает новое препятствие — тощий негр в выцветшей черной футболке и вытертых джинсах, на тонких подгибающихся ногах, который неуверенно заступает дорогу прохожим с одним и тем же бесхитростным предложением:

— Друзья, гашиш. Хороший гашиш.

Глаза у него мутные и застывшие, совершенно неподвижные, зато голова трясется, просто ходуном ходит. Этого персонажа я просто обхожу, и долго вслед тянется шелестящее:

— Друзья, гашиш…

Музыканты, бродяги, уличные торговцы наркотиками. Несчетное количество людей мелькает мимо. И каждого хотя бы мельком фиксирую взглядом. Можно сколько угодно долго предаваться воспоминаниям. Но один слишком долгий взгляд, и я чувствую, как холодеют руки.

Закури в, быстро оглядываюсь. Вотэто номер! Метрах втрид-нати от меня, засунув руки в карманы, бодро шагает еще совсем недавно полумертвый негр, что на перекрестке предлагал гашиш каждому встрсчному-поперечному. Быстро же он очнулся. Зазевавшись, негр делает еще несколько шагов и замирает. Затем, спохватившись, садится на корточки и начинает завязывать шнурки. Н-да, излишней сообразительностью он не отличается. Нет, это все-таки не голландские спецслужбы. Там таких идиотов держать не станут.

Но я тоже хорош. Профессионал, прозевавший слежку. Этот тип тащится за мной не меньше десяти минут, а я плетусь по набережной и думаю о своем.

И все-таки день выдался удачным. За мной снова следят, и это значит, что не все потеряно. Но позволять этому оборванцу таскаться за мной по городу, даже и в качестве признательности, я не могу.

Некоторое время продолжаю неторопливо шагать по набережной небольшого канала, затем быстро сворачиваю в узкий проулок, где едва разойдутся два пешехода. Если этого якобы полуживого торговца сопровождает машина, то пусть они попытаются перехватить меня на параллельной улице. Для этого им придется проехать не меньше двух кварталов.

Так оно и происходит. Не успеваю сделать и десятка шагов, как за моей спиной с ревом пролетаеттемно-серый «БМВ». Вот и