— Я хотела сказать… — Сжимаю в кулаках немного растянутую на коленях ткань домашних штанов. — Твои советы, все до единого, мне очень пригодились. Прости, что была упрямой и думала, что знаю, как будет лучше. Тарталетки с ромом и кокосовыми слайсами явно не то, что хотят есть школьники, а маленькая кондитерская — точно не то место, куда заглядывают гламурные селфи-герл, так что…

Я внимательно слежу за выражением его лица.

Ищу хотя бы намек на то, что где-то там, глубоко внутри? еще остался тот мужчина, который когда-то укрывал меня вторым одеялом, чтобы не мерзла, и поздно ночью мог запросто достать хоть из-под земли мои любимые роллы.

Смотрю — и не нахожу.

И мне становится так страшно, что начинает колотить мелкая дрожь и стучат зубы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Замерзла? — Бармаглот регулирует климат-контроль, и в салоне «гелика» становится теплее.

Но мне вряд ли лучше, потому что нервы натянуты слишком сильно.

Потому что все, во что я продолжала верить все эти месяцы, стремительно и бесследно просачивается сквозь пальцы прямо сейчас.

Уже… слишком поздно?

Уже… совсем-совсем все?

Бармаглот неожиданно притормаживает у обочины, выходит, что-то ищет в багажнике, и я не сразу понимаю, что происходит, когда через пару секунд дверь с моей стороны открывается — и мне на колени опускается теплый плед.

— Не заболела? — Что-то похожее на беспокойство в его взгляде определенно есть.

Но он бы точно так же смотрел на любую женщину, которая в его машине трясется от холода. Просто потому что так воспитан. Потому что мужчина без проблем с самоопределением, и у него нет проблем с тем, чтобы проявить заботу о тех, кто слабее.

Я подтягиваю плед выше к плечам, еле-еле выжимаю улыбку благодарности.

Не потому, что мне все равно. Как раз совсем не все равно! Но на душе так погано, что сил хватает только чтобы не разреветься.

— Все в порядке, — говорю тихо, все еще надеясь хотя бы на что-то в ответ. — Просто мне явно нельзя сочетать алкоголь и сигареты.

— Не кури больше, Алис, — он кажется строгим, как папочка. В плохом смысле этого слова. — Эта дрянь убивает легкие и сокращает жизнь.

— Сказал курильщик со стажем, — не могу не ответить я.

— Поверь, мои легкие мне за это не благодарны.

— Если бы мы делали только то, за что нам благодарен наш организм, то цивилизация остановилась бы на уровне развития каменных копий и добычи хобота мамонта, — улыбаюсь я. — Хотя, знаешь, я думаю пещерные женщины были теми еще модницами в шубах из мамонтовых шкур.

Он, наконец, улыбается.

Мимолетно, не наигранно, а потому что ему нравится то, что я говорю.

И ему так идет эта улыбка с ямочками на щеках, что тот мой внутренний ремень безопасности, наконец, не выдерживает нагрузки и лопается. Внутренняя сила толкает меня навстречу Бармаглоту. Это просто импульс, как будто я качнулась вперед совсем без намека, а просто потому что так получилось.

Прямо сейчас мой большой татуированный мужик мог бы просто сгрести меня в охапку, сжать подбородок, сказать миллион раз, какая я конченная дура — и просто поцеловать.

Но… это, кажется, уже не мой злой татуированный мужик, потому что он просто захлопывает дверцу машины.

И, уже не проронив ни звука, подвозит до самого дома.

Я молча отстегиваю ремень, выхожу, сдержанно благодарю за плед и «работу таксиста», а потом на негнущихся ногах, как циркуль, шагаю по ступеням крыльца.

Никто не идет за мной, потому что Бармаглот даже не глушил мотор, и, как только я берусь за ручку входной двери, машина отъезжает.

Кажется, теперь я и стала той самой «маленькой дочкой его друга».

Даже не обращая внимания на бардак на кухне, бреду в спальню и прямо в одежде и носках забираюсь под одеяло.

Укрываюсь с головой.

Это… совсем конец?

Когда через пару минут на экране телефоне всплывает входящее сообщение, даже не сразу понимаю, сплю я или нет. Потому что это абонент «Бармаглотище» и с его фоткой.

Вытираю слезы и сопли чуть не по всему лицу.

Шмыгаю носом.

Открываю сообщение.

«Забыла свой плеер, потеряшка»

Я падаю на спину и, как дура из романтического фильма, прижимаю телефон к груди, от радости что есть силы стуча пятками по матрасу.

Потеряшка — это, конечно, не Зая.

Но это… хотя бы что-то.



Я ношусь с этим сообщением целую ночь.

Буквально.

Не могу уснуть, потому что хожу из одного конца квартиры в другой и придумываю, что мне на него ответить. Ведь от этого ответа будет зависеть… все?

«Спасибо, привези его пожалуйста завтра вечером, я живу по тому же адресу»?

Даже в моей голове это читается как: «Приезжай — и я буду отсасывать у тебя прощение!»

Сразу мысленно комкаю лист бумаги, на котором это написала, и выбрасываю в мусор.

«Спасибо большое, что сказал — я бы перевернула весь дом, пытаясь вспомнить, где могла его оставить»

Слишком… ни о чем?

Спасибо — и? После такого сообщения от ответит что-то вроде «Передам его Вовке» — и на этом наша тонкая новорожденная связь прервется.

Этот вариант тоже идет в утиль.

«Спасибо большое, обращайся с ним бережно»?

Останавливаюсь и прижимаюсь лбом к приятно холодной стене.

Почему раньше я могла строчить ему сообщения без подготовки, без раздумий, мгновенно отправляя то, что пришло в голову — и это всегда было уместно, колко и вызывающе?

Это просто идиотизм, но я не могу придумать одно проклятое сообщение из нескольких слов даже когда над городскими высотками поднимается яркий, но уже по-осеннему холодный первый сентябрьский рассвет.

Марик не написал, что может его привезти.