– На ней порвался скинсьют, – не утерпел Джинан.

Негар остановила его движением руки.

– Да. Полная… – Кашель прервал ее речь, на миг Негар сложилась вдвое, отхаркиваясь. Звук был влажный, как при бронхите. – Уф! Полная разгерметизация. Повозилась же я, вися на стропах и латая скинсьют одной рукой.

– Иными словами, – подытожил Мендоса, – Негар тоже пришлось отправить в карантин вместе с тобой. Мы провели все тесты, какие есть в протоколе, плюс еще несколько не предусмотренных протоколом. Все результаты отрицательны, но ты так и не приходила в себя…

– Это было ужасно! – не удержался Алан.

– И поскольку мы не знали, с чем имеем дело, я распорядился отправить вас обеих в криосон, пока мы не овладеем ситуацией.

Киру передернуло.

– Негар, все из-за меня!

– Не переживай, – улыбнулась Негар.

Файзель ударил себя кулаком в грудь.

– А меня кто пожалеет? Про меня-то и забыли. Криосон – легкотня. А я просидел в карантине почти месяц после того, как возился с тобой, Наварес. Месяц!

– Большое спасибо, что вылечил меня, – сказала Кира. – Не думай, что я этого не ценю.

Она и правда была благодарна. А за месяц в изоляторе любой спятит.

– Ты бы лучше не совала свой длинный нос, куда не просят. Ты бы…

– Хватит, – негромко велел Мендоса, и врач унялся, но сначала ткнул в Киру рогаткой из указательного и среднего пальца – ей еще в школе объяснили, что это старинный грубый жест. Очень грубый.

Она отпила еще глоток воды, чтобы успокоиться.

– А почему нас так долго не размораживали? – Она перевела взгляд на Негар. – Или тебя разбудили раньше?

Негар снова откашлялась:

– Два дня назад.

Лица у всех омрачились, настроение явно ухудшилось.

– Что еще случилось? – спросила Кира.

Прежде чем Мендоса успел ответил, снаружи раздался рев ракетного двигателя – намного громче, чем на шаттлах, – и стены изолятора затряслись, как при легком землетрясении.

Кира вздрогнула, но больше никто не был застигнут врасплох.

– Что это?

Она проверила данные, поступавшие на импланты от наружных камер. Только и смогла разглядеть клубы дыма на посадочной площадке рядом с базой.

Рев быстро затих: то космическое судно, которое она не распознала, скрылось в верхних слоях атмосферы.

Мендоса ткнул пальцем в потолок:

– Вот что случилось. Когда Негар доставила тебя на базу, я доложил капитану Равенне и она отправила срочное сообщение руководству на Шестьдесят первую Лебедя. После этого «Фиданца» включила режим радиомолчания.

Кира кивнула. Это понятно. Закон ясен: при обнаружении разумной инопланетной жизни следует принять все необходимые меры, чтобы не привести инопланетян «на хвосте» к человеческим поселениям. Хотя технологически развитые инопланетные расы без особого труда и сами разыщут Лигу, если у них появится такое желание.

– Равенна от злости только что антиматерией не плевалась, – продолжал Мендоса. – Экипаж «Фиданцы» рассчитывал отбыть через несколько дней.

Он помахал рукой:

– Во всяком случае, как только в корпорации получили сообщение, они передали его в Министерство обороны. Через пару дней ОВК снарядило сюда с Шестьдесят первой Лебедя один из больших крейсеров, «Смягчающие обстоятельства». Крейсер достиг нашей системы четыре дня тому назад, и…

– И с тех пор начался большой геморрой, – вставила Иванова.

– Буквально, – подхватил Сеппо.

– Ублюдки, – проворчала Негар.

ОВК. Кира достаточно имела дело с солдатами Лиги и на Вейланде, и за его пределами и знала, как мало их волнуют проблемы местных жителей. Отчасти это высокомерие проистекало, думала Кира, от новизны самой службы: и Лига, и ее Объединенное военное командование были созданы лишь после открытия Великого Маяка. Политики заявили о необходимости полного объединения, учитывая, что́ могла означать такая находка. Болезни роста неизбежны. Однако Кира подозревала и иную причину этой грубости и небрежности: империалистическая политика Земли и Солнечной системы в целом. Любые права колоний были в глазах ОВК ничтожны, когда речь шла о выгодах Земли, о «высшем благе», как выражались военные. Благе для кого именно, хотелось спросить.

Мендоса ворчливо продолжал:

– Капитан «Смягчающих обстоятельств» – сукин сын с кошачьими глазами, некий Хенриксен. На кривой козе не подъедешь. Больше всего он переживал, не подцепила ли Негар в тех руинах какую-нибудь заразу. И он пригнал сюда врача и команду ксенобилогов…

– И они обустроили тут кабинет и последние два дня лезли нам во все дыры, пока нас не стошнило, – завершил Джинан.

– Буквально, – повторил Сеппо.

Мари-Элиза кивнула:

– Это было так неприятно! Повезло тебе, что ты еще спала.

– Похоже на то, – осторожно сказала Кира.

Файзель фыркнул:

– Они облучили каждый квадратный сантиметр кожи каждого из нас – по нескольку раз. Сделали полный рентген. МРТ и компьютерную томографию, полный анализ крови, секвенировали ДНК, изучили мочу и кал и взяли биопсию: этот легкий след у тебя внизу живота – после биопсии печени. Они даже составили каталог бактерий у нас в кишечниках.

– И? – спросила Кира, переводя взгляд с одного члена экипажа на другого.

– Ничего, – ответил Мендоса, – Все совершенно здоровы, и Негар, и ты, и все мы.

Кира нахмурилась:

– Погоди, так у меня тоже брали анализы?

– Уж поверь, – сказала Иванова.

– А что? Ты особенная, тебя трогать нельзя? – влез Файзель, и от его тона Кира заскрипела зубами.

– Нет, но я…

Странное это было чувство – и даже неприятное – узнать, что ее обследовали, когда она находилась без сознания, – как бы эти процедуры ни были необходимы для соблюдения мер биологической безопасности.

Мендоса, видимо, понял ее возмущение. Он глянул на нее из-под нависших бровей:

– Капитан Хенриксен ясно дал понять, что не сажает нас всех под замок лишь потому, что его специалисты не обнаружили ничего необычного. Больше всего их беспокоила Негар, но они бы не отпустили ни одного из нас с Адрастеи, не убедившись до конца, что мы чисты.

– Я их не виню, – сказала Кира. – Я бы на их месте поступила так же. В подобной ситуации осторожность лишней не бывает.

Мендоса надулся.

– За это и я их не виню. А вот за то, что было дальше… Они объявили все произошедшее военной тайной. Мы даже руководству не вправе доложить о своей находке. Если кому-то расскажем – двадцать лет за госизмену.