Что если девочка заплачет среди ночи? Как она сможет выйти и успокоить Лизу?

Мэтт спокойно кивнул.

— Конечно. Я дам тебе свою пижаму. — Он задумчиво взглянул на Бьянку. — Моя мать носит фланелевые ночнушки; на тебе такая рубашка будет как парашют. Я выше тебя и толще, так что моя пижама тоже будет велика, но на одну ночь сойдет.

Когда они поднялись по лестнице, в доме было так тихо, что Бьянка неожиданно услышала ровное дыхание спящего ребенка. Ее охватило любопытство. Ей захотелось взглянуть на девочку, но она боялась разбудить ее.

Мэтт толкнул одну из дверей.

— Нравится комната?

Бьянка заглянула внутрь.

— Очень даже уютная.

— Хорошо. Я поищу для тебя пижаму. — Он подошел к соседней двери, и Бьянка вошла вслед за ним в просторную, со вкусом обставленную спальню с огромной старинной кроватью. Окна были занавешены темно-красными бархатными шторами, на полу лежал узорчатый красно-черный ковер, а кровать была накрыта бежевым пуховым одеялом. У стены стоял вместительный шкаф для одежды.

У Бьянки мурашки пробежали по коже. Эту спальню Мэтт делил со своей женой. На этой кровати они спали. На тумбочке в серебряной рамке стояла фотография темноволосой улыбчивой девушки. Каждую ночь, ложась в постель, Мэтт видит рядом со своей подушкой ее лицо. Оно напоминает ему об их любви, не дает угаснуть его горю.

Разве он сможет забыть ее?

Бьянка одернула себя. Какое ей дело до этого? Если Мэтт собирается провести остаток жизни, оплакивая умершую женщину, ее это не касается.

Но три года траура — это уже слишком. Человек должен жить настоящим, а не прошлым.

Мэтт дал ей темно-синюю шелковую пижаму.

— Держи. Можешь надеть одну рубашку, она длинная. — Он взглянул на ее ноги. — Бедра прикроет.

— Спасибо, — буркнула Бьянка и вышла из комнаты. С каждой минутой ей было все труднее выносить его присутствие. Каждый раз, когда Мэтт смотрел на нее, ей казалось, будто он до нее дотронулся.

А может, ей именно этого и хотелось? Чтобы он дотронулся?

— Что-нибудь еще нужно? — крикнул он вслед, и у нее перехватило дыхание.

— Нет, спасибо. — Естественно, в его вопросе не было ничего двусмысленного. Это всего лишь шутки ее разыгравшегося воображения. Она сходит с ума: видит намеки там, где их нет. Возможно, причина в усталости, и в том, что еще до встречи с Мэттом Харном Дон подкинул ей мысль об обольщении. Если бы не Дон с его дурацкими идеями, она бы сейчас так не психовала.

— Вода нужна, на случай если пить захочется?

— О, да, пожалуйста.

— Я принесу.

— Спасибо. — Бьянка не отважилась взглянуть на него, чтобы не выдать своего волнения.

Мэтт спустился на первый этаж, а Бьянка направилась в свою спальню. К счастью, дверь запиралась на замок, и в комнате имелась отдельная, хотя и крохотная ванная. Дожидаясь Мэтта, девушка приготовила себе постель и задернула занавески на окнах.

Мэтт постучал, и она открыла. Протянув ей стакан с водой, он сказал:

— Спокойной ночи, и спасибо за помощь. Если Лиза проснется ночью, я сам подойду к ней, так что не беспокойся. Боюсь, утром она вскочит ни свет, ни заря, но тебе не обязательно вставать так рано. Я одену ее и приготовлю ей завтрак. Но затем мне придется сделать несколько звонков… ты смогла бы посидеть с ней пару часов, пока я буду занят?

— Конечно, с удовольствием.

Он улыбнулся.

— Спасибо. Надеюсь, ты хорошо выспишься.

После ухода Мэтта Бьянка прикрыла дверь и заперла ее, стараясь производить как можно меньше шума. Смыв косметику и расчесав на ночь свои светлые волосы, она надела пижамную рубашку и внимательно изучила свое отражение в зеркале.

Нырнув под одеяло, она выключила настольную лампу, стоящую на тумбочке. По стене напротив скользили тени. Бьянка долго смотрела на них, думая о Мэтте.

Проснулась она внезапно и в первые несколько секунд не могла сообразить, где находится. Затем до нее донесся тихий и жалобный детский плач.

— Бабушка… бабушка…

Моментально все вспомнив, Бьянка отбросила одеяло и помчалась в соседнюю комнату. Лиза сидела на постели, глядя широко распахнутыми глазами на открытую дверь.

Услышав ее испуганный вздох, Бьянка поспешно включила свет, чтобы Лиза смогла ее рассмотреть, и присела на край кровати.

Она оказалась меньше, чем ожидала Бьянка — крошечная девочка с хорошеньким личиком, такими же голубыми глазами, как у ее отца, и коротко остриженными темными волосами.

И она дрожала от страха.

— Не бойся! — ласково сказала Бьянка. — Я дружу с твоим папой и осталась тут ночевать. Я услышала, как ты плачешь.

— Где бабушка? — прошептала Лиза. — Хочу к бабушке.

— Бабушки сейчас здесь нет. Но не волнуйся, она скоро вернется. Ты чего-нибудь хочешь? Или просто проснулась и почувствовала себя одинокой? — Бьянка взъерошила пушистые детские волосики. — Меня зовут Бьянка. А тебя я знаю, ты ведь Лиза?

— Уходи, — темные, густые ресницы девочки намокли от слез. — Ты мне не нравишься, уходи.

— А ты мне нравишься. Какая красивая пижама, она тебе очень идет.

Слегка отвлекшись, Лиза взглянула на свою белую байковую пижаму с рисунком в виде плюшевых медвежат. Ее слезы высохли, а розовые губки изогнулись в довольной улыбке.

— Мишки, — сказала она. — Это я их выбрала.

— Правда? Отличный выбор. Мне тоже нравятся мишки. У меня есть очень старый плюшевый медвежонок, который постоянно сидит на моей кровати.

Лиза заинтересованно взглянула на Бьянку.

— Как его зовут?

— Эдгар. Его мне папа подарил, когда я была маленькая.

Сказав это, Бьянка удивилась собственным словам. Она давно уже забыла, откуда у нее взялся этот медведь.

Как ни странно, теперь этот момент вспоминался ей совершенно отчетливо. Папа наклоняется, чтобы взять ее на руки, усаживает к себе на колени, целует ее и показывает медвежонка, одетого в матросский костюмчик, с белой бескозыркой на лохматой голове.

— С днем рождения, малыш. Это тебе… нравится? Ты будешь любить его?

И она любила. В течение долгих лет это было единственное напоминание об отце, чье имя перестало упоминаться в доме после его ухода. Мама выбросила все его фотографии, одежду и книги. Она была очень сильно обижена на отца, в ее душе копилась ненависть. Бьянке иногда казалось, что именно эта ненависть и стала причиной рака, убившего ее.

Ненависть — это язва, разъедающая плоть и рассудок.