– Что-то я не пойму, куда вы клоните! Он верен мраку или нет? Откуда этот парень вообще взялся в Тартаре?

– Любопытная история, – Лигул оттолкнул от себя пальцем закапанное кровью перо. – В одном городе жили два мальчика. Одному шесть лет, другому – три или четыре. Просто соседи по подъезду, но так умилительно дружили, что младшего всегда отпускали со старшим. Идут, за ручки держатся – такие гномики! Мамы капали слезами! Только строго-настрого велели, чтобы старший не водил младшего через дорогу, к недостроенным корпусам больницы. Но они все равно тайком ходили, и младший никогда не выдавал старшего. Верность идеалам дружбы, хи-хи. И вот однажды они забрели в самый конец стройки и решили забраться в подвал. Это была, конечно, идея старшего. Он стоял снаружи и проталкивал младшего ногами в окно. «Прыгай!» – и разжал руки. Он думал, там низко, ну полметра от силы. «Казалось – оказалось» – вечный ключ к прозе жизни.

– Погиб? – понимающе отозвался китайский страж Чан.

Лигул ухмыльнулся.

– Не совсем! Как раз под окном недоставало плиты. Малыш провалился метра на три, в незаделанную щель. Было слышно, как он плачет где-то внизу и жалуется, что у него ножка не туда повернулась. Занятная формулировочка, э?

– Старший позвал кого-то?

– Как бы не так. Он испугался, что его накажут, убежал и потом клялся, что они не ходили на стройку. Поэтому малыша там и не искали, хотя перерыли весь город. Старший все это время продрожал у себя в комнате. Считали, что он переживает о пропавшем друге, хотя на самом деле маленький висельник был убежден, что его посадят в тюрьму, если узнают, что это он сбросил малыша в дыру… А через несколько дней я забрал старшего в Тартар, потому что обнаружилось, что он еще и родился в один день с Мефом… А второго мальчика, того, что застрял в фундаменте, принесла Аида Плаховна. Живым! До сих пор не пойму: коса у вас, что ли, не поднялась?

– Его не было в разнарядке! – поджав губы, заявила Мамзелькина.

Буонапарте дернул верхнюю пуговицу своего знаменитого сюртучка:

– А куда делся маленький, которого доставила Аида Плаховна?

– Не имеет значения. Он служит мраку, и этого довольно, – поспешно сказал Лигул.

Возникла неловкая пауза, которую сгладил очень уместной глупостью Карл Австрийский.

– Странно, что Троил не заявил протест! Детки – цветы, будем говорить, жизни!

– Я тоже с волнением ожидал протеста, – признал Лигул. – Но так и не дождался. Свет порой непредсказуем. Допускают же они войны, чуму, голод, тиф, сибирскую язву? Возможно, они решили, что, если старший имеет тягу к мраку, будет полезно показать ему самое «дно», чтобы он от него оттолкнулся и попытался всплыть? Ну я и показал ему «дно»! Вот только меньшого они нам зачем отдали – вот чего я не пойму!

Горбун хихикнул, показав съеденные зубки. Бонзы мрака слушали Лигула вежливо. Многие помнили, что толкать речи он любил еще в Эдеме, равно как и раздавать значочки: «Долой слепое послушание! Будем добрее добра!»

Бельвиазер скосил глаза на молодого человека, который не мог слышать ни слова из их разговора. Юноша стоял и с интересом разглядывал короткий кинжал для дархов на поясе у Лигула. Поскольку сам глава Канцелярии в дуэлях не участвовал и дархов не срезал, некоторые смельчаки шутили, что кинжал нужен ему, чтобы точить карандашики.

– Прасковья, разумеется, с ним знакома не была. Для нее вчерашний шоколад был несвежим, его же я держал в крайне тяжелых условиях. Начиная с десяти лет за дохлую кошку на обед ему приходилось драться на мечах с тартарианцем. Ну, не считая самых больших праздников, когда он получал ее даром: день конституции Тартара, день независимости Тартара, день самоопределения Тартара и день отделения от Эдема. В остальное время ему приходилось питаться тем, что он добудет сам. Ну а добыть здесь что-либо сложно. Сами знаете поговорку: червяк из Тартара загрызет земную лошадь.

– И где же вы его прятали? – спросил Чан.

Лигул тонко улыбнулся. Ему нравилось удивлять тех, кого, как начальника китайского отдела, удивить было непросто.

– В Большой Пустыне. Виктор жил там последние десять лет.

Слова Лигула прозвучали как резкий удар колокола. Китайский страж Чан на мгновение широко приоткрыл глаза, и вновь они исчезли. Сын Большого Крокодила щелкнул пальцами мимо хлебного шарика, который собирался послать в Буонапарте. Карл Австрийский издал звук, средний между «мню» и «м-дэ».

– Ну хватит секретничать! – Палец Лигула скользнул по столу. Отменяющая глухоту руна медленно проплыла по воздуху к ушам юноши.

Большой Пустыней называлась обширная равнина в южной части Среднего Тартара. В целом пригодная для жизни, не слишком жаркая днем и не настолько холодная, чтобы от холода трескались кости, она не была населена из-за частых песчаных бурь и жутких тварей, выползавших ночами из многочисленных сквозных расщелин, ведущих в Нижний Тартар. Твари отличались и размерами, и привычками, и аппетитами, и теми методами, которыми они лишали жизни. Их роднило только одно – все они убивали.

Барбаросса недоверчиво цокнул языком.

– В Большой Пустыне? Человек?.. – прорычал он, дергая себя за бороду. – В ней даже стражу не выжить! Недавно я там охотился. За день я потерял пять загонщиков. Все были растерзаны. Одну тварь я видел впервые. Ее не брали ни мечи, ни копья. Я лично всадил ей в глаз четыре стрелы: не пробил даже роговой оболочки.

– Скорее всего, это был эхилот. Поразить его можно только в барабанную перепонку. Она находится сразу над огненным каналом, чуть ниже ядовитого жвала. Чешуя там не такая прочная. Я порой убиваю парочку, – сказал Виктор Шилов.

Барбаросса побагровел.

– Ты нагло лжешь! Ты хоть представляешь: где голова этого монстра?

– Ну да. Высоко. Чтобы она опустилась, надо прежде подрезать жилы на лапах.

– Что, на всех восьми? – рявкнул рыжебородый. Стражи мрака ненавидят, когда их поучают. Особенно там, где сами они потерпели неудачу.

– На восьми? Тогда это действительно был эхилот. Нет, зачем на восьми? Достаточно и на первых двух. Увы, хоть эхилоты и огромны, проку от них мало. Их мясо ядовито, не считая уздечки под языком. Она порой бывает ничего, если прокоптить ее до полного уничтожения вкуса, – свободно отозвался юноша.

Все бонзы заметили, что, когда он смотрел на Барбароссу, его лицо и все движения пародировали дубоватого германского стража, но так тонко, что это видели абсолютно все, кроме самого рыжебородого.

Только под конец, когда молодой человек так же, как и Барбаросса, вскинул к щекам полусжатые кулаки и выпучил глаза, передразнивание стало очевидным и для самого начальника германского отдела.

– Щенок! На улице я бы тебя зарубил! – срываясь со стула, прорычал Барбаросса.

Юноша вздохнул, точно сожалея, что ему приходится разговаривать с таким глупцом.