class="poem">

Насочиняли люди прекрасных басен

О том, что, мол, деньги – и прах и тлен;

Вот я так с этим не был согласен,

Покупая цветы у церкви Madeleine!

Торговался с бабой до слез, до угрозы,

И ругался и делал томный взгляд,

В результате за три паршивые розы

Заплатил ровно три франка пятьдесят.

Бог! Милый! Если тебе безразлично,

Сделай так, чтобы франк был равен рублю.

Знаю, что молитва моя неприлична,

Но я так глуп, так беден и так люблю!

2

Провела тихонько рукою по пледу…

Улыбнулась странно… села на кровать…

– Я, может быть, уже завтра уеду.

Будете вы тосковать?

Я владею собой, и я отвечаю

Так спокойно, что сам удивлен:

– Неужели завтра? Не хотите ли чаю?

У меня есть кекс и лимон.

Тоскливо кричали автомобили,

Пробегал по окнам их таинственный глаз.

За стеной часы отчетливо били,

Чтоб мы никогда не забыли тот час…

Ее новый адрес, город, улицу, номер,

Я долго повторял, чтоб послать ей вслед

Депешу «Poste restante. Zaboud. Ia oumer».

И на пятнадцать слов уплаченный ответ.

3

Суета и шум на Лионском вокзале…

Глупо, как заяц, прячусь у дверей,

Чтоб не окликнули, чтоб не узнали

Из этой своры пестрых зверей.

Мелькнул воротник знакомого платья,

И сердце забилось так глупо и смешно.

Она иль не она – не успел узнать я,

Все это так грустно, а впрочем, все равно.

Буду тосковать? Не думаю. Едва ли.

Станет меньше расходов, и этому я рад…

Две барышни в метро, хихикая, шептали,

Что у меня шляпа съехала назад.

4

Сегодня небо так сине и ясно,

Сегодня на улице так много роз,

Что мне кажется, совсем не так уж опасно

Предложить консьержке обычный вопрос.

Пройду спокойно, как банкир из банка,

Брошу: «Pour moi pas de lettre, madame?»[31]

Если скажет «да» – получит два франка,

Если нет – ничего не дам,

– Rien?[32] – Мне все равно! Ни обиды, ни боли

– Le temps est si beau! Merci… pardon…[33]

Мне даже весело! – He слышно вам, что ли,

Как я фальшиво свищу «Madelon»?

5

Сегодня воскресенье. Все по ресторанам

Отдаются мирно еде и питью.

Брожу по улицам, как по святым странам,

Любви скончавшейся служу литию.

Хожу и вспоминаю то, что не забыто,

И благовоспитанно благодарю

За боль и радости любовного быта.

Вот церковь наша на Rue Daru[34]…

Помню – в сердце пели весенние свирели…

На ней была шляпка из белых роз,

И кадила кадили, и лампады горели,

И она мне сказала, что воскрес Христос!..

А вот и Madeleine. Цветочница кивает.

Да! Здесь я, как осёл, цветы ей выбирал.

Нет, хуже, чем осёл! Тот роз не покупает,

А если бы купил, то сам бы и сожрал.

6

Нет – кончено! Пропала охота

Разводить любовную ахинею

И ломаться под Дон-Кихота,

Влюбленного в Дульцинею!

Нет больше Дульциней – одни только Альдонсы

Разносят по свету козлиный дух!

Вот возьмусь за ум, да пойду в Альфонсы –

Утешать американских старух!

Иль, пожалуй, останусь, горд и благороден,

Насобачусь плясать фокстрот –

В любом дансинге, вертя толстых уродин,

Можно заработать до восьми тысяч в год.

7

Вот снова сумерки и чай с лимоном,

Окно открытое на Rue du Rhone[35].

А там на улице, под самым балконом,

Весенней шарманки влюбленный стон.

Маленькая рука, еще совсем чужая,

Обещает новую, незнанную боль,

И дышать, по-новому мечту раздражая.

Новые духи «La Vierge folle»[36].

Тоскливо и томно кричат автомобили

Совсем, как прежде, совсем, как тогда…

– Скажите, monsieur, вы когда-нибудь любили?

– О, нет, madame, никого никогда.

Сказочка

Дома все были заняты и отпустили Гришу погулять одного. Но с условием: в лес далеко не заходить. Гриша на даче жил всего три дня, по-французски говорил плохо – собьется с дороги и расспросить толком не сумеет. Лучше быть осторожнее.

С тем условием его и отпустили.

Но Гриша был мальчик не очень послушный, и к тому же всегда ему казалось, что он лучше других понимает, что можно, а чего нельзя.

Поэтому, дойдя до лесу, он преспокойно свернул с дороги и пошел в самую чашу.

Лес был густой. Между деревьями порос он колючими кустами ежевики, которые оплетали стволы так, что порой и продраться было трудно.

Гриша наелся ежевики, разорвал об колючки, чулки и платье, и уж подумывал, как бы выбраться на дорогу, как вдруг заметил, что справа от него лес как будто редеет и свету больше – видно, там и есть выход на дорогу.

Пролез с трудом через кусты и выбрался из чащи.

Но выбрался он не на дорогу, как думал, а на маленькую полянку.

Посреди полянки торчал старый мшистый пень-коряга, а под пнем булькал поросший незабудками ручеек.

Устал Гриша. Сел на траву, привалился к косогорчику и даже глаза закрыл.

«Отдохну, – думает, – как следует, да и разыщу дорогу. Торопиться тоже некуда. Дома трепка ждет за чулки и за платье, да и вообще, зачем в лес пошел, когда не позволили».

Закрыл глаза, отдыхает.

В траве сверчок скрипит.

– Грррри-шш! Гррри-шш!

Прогудела пчела, словно кто струну тронул.

– Дззз-ун.

Птица из кустов спросила два раза:

– Приду? Найду?

И сама себя передразнила:

– Ду-ду? Ду-ду?

Зазвенла-задудела какая-то словно дудочка и так ясно выговорила:

В лесу, где незабудочки,

Играю я на дудочке,

  Играю и пою,

Кто попадет на удочку,

Тот запоет под дудочку,

  Под дудочку мою.

Удивился Гриша, а глаза открыть лень. Вот словно засмеялся кто-то и вдруг – бац!., щелкнуло что-то