Страх вернулся.

И говорил мне, что я наговорила много лишнего и разозлила и без того голодного и злого тигра в клетке…

11

Весь вечер металась по комнате и не могла найти себе места.

Беспокойство и тревога внутри усиливались.

Ощущение, что тучи надо мной сгущаются, стало почти осязаемым…

Я села на кровать и сняла с тумбочки фотографию мамы в рамке…

Ещё пока с чёрной лентой.

Сороковина ещё не прошла…

Ещё не отболело, ещё так тяжело вдруг остаться одной, как я уже вынуждена была сражаться с обитателями этого большого, чужого мне дома…

— Мам… Ну что ж ты меня так вот оставила, на съедение волкам… — хлюпала я носом, вытирая солёные слёзы с щёк. — Ну кто ж теперь меня защитит и пожалеет, погладит по голове, словно я маленькая девочка? Скажет, что всё образуется и наладится?

Мама всегда так делала.

Когда я плакала и расстраивалась, и мне казалось, что точно наступил конец света, мама садилась на диван и звала меня к себе. Клала мою голову себе на колени и начинала перебирать пряди моих волос, гладить по спине, шептать всякие нежности и обещания, что всё обязательно ещё будет хорошо, что совсем скоро слёзы мои высохнут, и я пойму, что это не проблема, а чушь, что ещё буду звонко смеяться над всем этим. Главное, что у неё есть я, а у меня — она…

Я никак не могла до конца осознать, что это всего никогда-никогда больше не будет…

Больше никогда мама не погладит меня по волосам и не скажет такие важные слова…

Мне придётся найти их внутри себя.

Что теперь у меня осталось, мам?

Чужие стены?

Чужой дом?

Чужая семья, где я лишняя всем?

Где я всем мешаю?

Где никому не нравлюсь?

Да кому я вообще нужна теперь в этой грёбаной жизни?

Роман Петрович обо мне заботится только в память о маме, сама по себе я ему тоже не нужна, ему абсолютно всё равно и на мои чувства, и на то, как я буду жить в этом недружелюбном доме, кем я стану, в кого вырасту, как переживу это горе…

Никому нет дела до меня.

Моя жизнь отныне интересует только одну меня.

Но… Равзе я могу не выдержать и не выжить?

Ради мамы, хотя бы.

Мне придётся быть бойцом, что не в моём характере.

Но мне предстоит сражаться за себя, противостоять этому миру и…

Матвею.

Вот последний меня конкретно пугал.

На что способен избалованный засранец, которому с детства всё доставалось слишком легко?

Он не знает ни любви, ни тоски, ни жалости.

Он ничего не умеет ценить.

Он не знает благодарности и человечности.

Он не понимает боли потери матери…

Он не понимает, что такое остаться одной в этом мире — одной против всех.

Он лишён сердца и милосердия.

И с этим человеком мне придётся жить целый год под одной крышей?

Ходить в один класс?

Терпеть его придирки?

— Мам… Ну как я выдержу это всё, а? — шептала я фотографии, зная, что она мне, конечно, никогда не ответит…

А мне просто больше не с кем поговорить.

12

На следующее утро нехотя спустилась вниз на завтрак.

Мне не очень хотелось идти туда и сидеть за общим столом с Тамарой и её сыном, да и вообще я там себя чувствовала, конечно, не в своей тарелке… Мало того, что все люди здесь были мне чужими да и не очень-то мне рады, так ещё и куча приборов на огромном столе меня пугали — я половиной пользоваться-то не умела, от этого ещё глупее себя ощущала…

Но я не хотела обижать хозяев дома, которые всё же приютили меня, и не перечила — сказано, трапезничать с ними, значит, сделаю это. Не убудет от меня… Привыкну со временем. Нам целый год жить в этом доме. Придётся притереться и идти на компромисс, если мы хотим существовать мирно и без эксцессов. Всё в наших же руках.

— Доброе утро, Ангелина, — вежливо поздоровалась со мной Тамара, которая самостоятельно накрывала на стол. — Тебе побольше кусочек или поменьше?

В доме была прислуга, хоть и немногочисленная — кухарка Ольга и приходящая раз в несколько дней Татьяна, которая убиралась в доме. Однако накрывать и убирать посуду за мужем и сыном, а теперь ещё и за мной, хотя я старалась всё своё отнести в кухню сама, Тамара любила сама. Вот в и этот раз она накладывала с подноса омлет, разрезанный на кусочки Ольгой. Тамара готовила и сама, умела это делать и иногда практиковала — наверное, ей было просто скучно порой, ведь на службу она не ходила. Она посвятила себе семье. Но сын давно вырос, муж постоянно на работе, и она от скуки идёт на кухню.

— Поменьше. Спасибо, — ответила я, понимая, что я, в общем-то, никакой сейчас не смогу съесть — аппетита нет, да и кусок в горло мне не лезет последние дни. Я нервничаю, никак не могу адаптироваться в новом доме — это всё сказывается, конечно.

— Кушай, тебе надо восстанавливаться… Ты такое пережила, — сказала мама Матвея и заботливо положила мне на тарелку средний кусочек омлета.

Она имела в виду смерть моей мамы, конечно…

Я отметила про себя, что Тамара — вовсе и неплохая, вроде бы, женщина.

Да, она не очень довольна появлением чужого ребёнка в их семье, и не до конца понимает отношения мужа и моей матери, но, естественно, догадывается, что могло за всем этим скрываться.

Тамара была уверена, что