майор Уоллес, естественно, несколько растерялся и даже был немного недоволен, ибо без помощи миссис Харрис не был способен найти даже свежее полотенце или носки. Но по-настоящему безобразный шум подняла актриса, мисс Памела Пенроуз.

– Но это же безобразие! – набросилась она на маленькую уборщицу. – Вы не можете! Я ничего не желаю слушать! Я же вам плачу! Назавтра я пригласила на коктейль очень важного продюсера. А вы, все уборщицы, все, все одинаковы! Вы думаете только о себе! Я-то думала, что после всего, что я для вас сделала, я могу рассчитывать на некоторую отзывчивость с вашей стороны!

В какой-то момент миссис Харрис испытала сильнейшее искушение рассказать, куда и, главное, зачем она едет. Но она сдержалась. Все же ее любовь к платью от Диора была слишком личным делом. Поэтому она лишь успокаивающе сказала:

– Ну-ну, милочка, нечего вам так выходить из себя. Моя подруга миссис Баттерфилд просто заглянет к вам завтра по дороге и приберет все как надо. Этот ваш продюсер и не заметит никакой разницы! Ладно, милочка, – желаю, чтобы он вам нашел хорошую работу, – весело закончила миссис Харрис и оставила миссис Пенроуз сердито сверкать очами в одиночестве.

6

Но все мысли о вздорной актрисе – как и все вообще мысли о недавнем прошлом – покинули миссис Харрис, как только с рывком и скрипом тормозов такси замерло, очевидно, прибыв к цели.

Огромное серое здание – Дом Диор – занимает целый квартал на широкой авеню Монтень, что начинается у Рон-Пуан на Елисейских Полях. У здания два подъезда: один выходит на саму авеню Монтень и ведет в бутик, где можно купить разные безделушки и аксессуары к платьям, по цене от пяти фунтов до сотни; а вот второй подъезд-то и есть главный, и он не для всех.

Таксист же счел, что необычную пассажирку надо доставить именно к этому, второму подъезду, через который в Дом Диор попадали лишь по-настоящему богатые клиенты, поскольку был уверен, что везет как минимум английскую графиню. В крайнем случае, просто миледи – рыцарственную даму. По той же причине он запросил с нее ровно столько, сколько показывал счетчик – и даже на чай взял лишь пятьдесят франков, памятуя о предупреждении представителя БЕА. После чего он распрощался с ней единственным известным ему английским выражением: «Хау ду ю ду!» – и укатил, оставив миссис Харрис на тротуаре перед тем самым местом, куда были направлены все ее мечты и устремления в последние три года.

В этот миг странное предчувствие ледяной сосулькой скользнуло под коричневый твид ее пальто. Перед нею было здание, ничем не напоминавшее магазин – такой, например, как «Селфридж» на Оксфорд-стрит, или «Маркс энд Спенсер», куда она обычно ходила за покупками. В магазине должны быть витрины с товарами и рекламой, манекены с жемчужными зубами и розовыми щеками, с руками, элегантно растопыренными так, чтобы выставленные наряды предстали в самом выгодном свете. Здесь же ничего этого не было – вообще ничего, кроме обыкновенных окон, занавешенных красивыми серыми шторами, да двери с железной решеткой за стеклом. Правда, на ключевом камне арки подъезда было высечено: «Кристиан Диор» – но это было и все.

Если бы и вы мечтали о чем-то так же долго и сильно, как миссис Харрис мечтала о платье от Диора, то вы поняли бы, что когда мечта наконец приближается к своему осуществлению, каждый миг, ведущий к этому осуществлению, воспринимается необычно остро и уже никогда не забывается.

И вот, стоя одна посреди чужого города, окруженная непривычным гулом чужих улиц и толпами иностранцев, возле огромного серого здания, похожего вовсе не на магазин, а на частный дом, миссис Харрис вдруг почувствовала себя одинокой, испуганной и заброшенной – и даже, несмотря на толстый рулон серебристо-зеленых американских долларов в ее сумочке, ей подумалось, что лучше бы ей было не приезжать… или что надо было, по крайней мере, попросить того любезного человека из аэропорта сопровождать ее; или пусть хотя бы таксист не уезжал и не бросал ее здесь одну…

Но тут, по счастью, проехала мимо машина из британского посольства – и вид маленького британского флага над ее крылом заставил миссис Харрис выпрямиться и вернул ей прежнюю решительность. Она вспомнила, кто она и откуда, глубоко вдохнула волнующие ароматы Парижа, слегка сдобренные бензиновой гарью, решительно толкнула дверь – и вошла.

Царивший за порогом аромат элегантной роскоши едва не заставил ее тут же выбежать из здания. Тут пахло так же, как в гардеробе леди Дант; так же, как пахли шубы и платья графини Вышинской (у которой миссис Харрис убирала от четырех до шести часов вечера); этот запах миссис Харрис иногда чувствовала, когда шла по тротуару, а кто-то открывал дверцу припаркованного рядом роскошного авто. Это был запах духов, мехов и шелка, кожи и бархата, драгоценностей и тонкой пудры. Этот запах и поднимался от толстых серых ковров, исходил от тяжелых серых драпировок, витал над широкой парадной лестницей, открывшейся перед миссис Харрис.

Да, то был запах богатства, и он заставил ее затрепетать и вновь подумать о том, что делает она, Ада Харрис, в этом дворце – вместо того, чтобы мыть посуду у миссис Ффорд Фулкс, или содействовать артистической карьере восходящей звезды сцены, мисс Памелы Пенроуз, путем наведения лоска на ее комнатку перед визитом очередного продюсера.

Она стояла в нерешительности, и ее ноги, казалось, врастали в ковер (в котором они утопали по щиколотку). Но затем она нащупала в сумочке гладкий толстый рулон денег и сказала себе: «Вот почему ты здесь, Ада Харрис. Это – деньги, которые говорят, что ты не хуже всех этих богачей. Так вперед, девочка!»

И миссис Харрис ступила на импозантную пустынную лестницу. Это было в половине двенадцатого утра.

На первой полуплощадке лестницы во вделанной в стену стеклянной витрине миссис Харрис увидела единственную серебристую туфельку; на втором повороте перед нею предстала такая же витрина с огромным флаконом духов «Диор». Но больше никаких признаков товаров; по-прежнему ничего не напоминало о привычных ей магазинах. Ни ломящихся витрин, ни суетливых толп покупателей, спешащих вверх и вниз по лестницам, как в «Маркс энд Спенсер» или в «Селфридж».

Наоборот, элегантная обстановка и царившая на пустынной лестнице атмосфера создавали впечатление частного дома – и притом дома самого богатого и аристократического. Да полно – туда ли она попала? Мужество собралось было вновь оставить ее, но она сказала себе, что рано или поздно она встретит здесь живую душу, которая поможет ей найти путь к платьям или, по крайней мере, объяснит, что