Министр отлично понимал, что главной проблемой является упадок воинского духа. «После трех лет горьких мучений миллионы измученных войной солдат задавали себе лишь один вопрос: „Почему я должен сегодня умереть, когда дома начинается новая и более свободная жизнь?“», — пишет Керенский в мемуарах.

Чтобы зарядить войска энтузиазмом, он совершил настоящее гастрольное турне вдоль линии будущего наступления, бессчетное количество раз выступая перед солдатами. По язвительному описанию Льва Троцкого, «Керенский заклинал, угрожал, становился на колени, целовал землю, словом, паясничал на все лады». Но очевидцы рассказывают, что слушали блестящего оратора с большим воодушевлением. Боевой дух действительно поднимался. Окрыленный Керенский следовал дальше.

А. Керенский на митинге

Главнокомандующим он назначил генерала Брусилова, который минувшим летом одержал громкую победу на австрийском фронте. Боеприпасов было много — в декабре 1916 года открылось движение по новой железной дороге от Мурманска, и впервые с начала войны у русской артиллерии благодаря союзническим поставкам появилось достаточное количество снарядов. Может быть, военная демонстрация и удалась бы, если б ее провели на каком-то ограниченном пространстве, стянув туда все годные силы, но Керенский затеял битву на четырех фронтах: Северном, Западном, Юго-Западном (главный удар) и Румынском.

Наступлению, начавшемуся 18 июня (1 июля), предшествовала двухдневная массированная артподготовка, после чего на отдельных участках войска сумели продвинуться вперед. Но триумфа не получилось. Наиболее боеспособные, «ударные» части понесли большие потери и остановились, а основная масса солдат гибнуть не хотела и попятилась при первых же контратаках. В результате немцы и австрийцы откинули русских гораздо дальше первоначальной линии, а общие потери убитыми, ранеными и пленными составили по разным оценкам от ста пятидесяти тысяч до полумиллиона человек. Операция, которую газеты называли «Наступление Керенского», провалилась.

Несомненно, лишился бы своих постов и ее инициатор, если б в Петрограде не начались беспорядки — общественная реакция на поражение.

3 (16) июля на улицы вышла толпа солдат, требовавших отставки правительства, передачи всей власти Советам и немедленного прекращения войны. Лозунги были совершенно ленинские, но взбудоражили демонстрантов не большевики, а анархисты. Протестующие были вооружены и агрессивно настроены. Произошла перестрелка, были раненые и убитые. На следующий день толпа стала еще больше. Несколько десятков тысяч солдат и матросов бродили по городу, пытались захватить резиденцию правительства, арестовать министров. Это было восстание, но не попытка захвата власти, потому что огромное скопище вооруженных людей не имело предводителя. С лозунгом «Безвластие и самоустройство!», который выдвинули анархисты, добиться чего-либо было трудно.

Солдаты обратились к меньшевистско-эсеровскому Петросовету, но тот возглавить бунт отказался. Направились к большевистскому штабу, особняку Кшесинской, но, поразительное дело, не обрели вождя и там. Ленин вышел на балкон, произнес короткую, неопределенно-ободряющую речь и удалился. Вскоре он скрылся и из города, предвидя, что добром для большевиков события не закончатся. Храбрый Троцкий остался и даже не бездействовал, но его поведение выглядит странновато. Например, он спас от расправы министра Чернова, отбив его у распалённых матросов. Руководить восстанием революционный трибун не пытался.

Беспомощность большевиков объяснялась тем, что их предводитель растерялся. Это происходило с Лениным всякий раз, когда случалось нечто, не совпадающее с его планами. Схематический, стремящийся всё контролировать Владимир Ильич с недоверием относился к самопроизвольно возникающим «низовым» движениям. Стихия народного бунта его пугала. Растерянность вождя передалась и партийному ЦК. Никто не знал, что делать, да в июле большевики еще и не были готовы к захвату власти.

Троцкий потом бодро назовет июльский конфуз «глубокой разведкой», но это был именно что конфуз, едва не погубивший все большевистские достижения.

Не справилось с ситуацией и правительство Львова. Во время апрельско-майского кризиса оно смогло обойтись без применения силы, но сейчас это был уже не выход. И министр-председатель предпочел уйти в отставку — умыл руки. «Мне ничего не оставалось делать, — скажет он потом. — Для того, чтобы спасти положение, надо было бы разогнать Совет и стрелять в народ. Я не мог этого сделать».

Единственным, кто не стушевался, был Керенский. «Я застал князя Львова в состоянии ужасной депрессии. Он лишь ожидал моего приезда, чтобы выйти из правительства. В тот самый день я занял пост министра-президента», — пишет в воспоминаниях Керенский.

Одержать победу на фронте он не сумел, но с разрозненными толпами неорганизованных солдат справился. У него хватило дисциплинированных частей, юнкеров и казаков, чтобы пушечными выстрелами и пулеметными очередями очистить улицы, а затем восстановить контроль над городом.

Пробил звездный час Александра Федоровича. Казалось, что после мягкотелого либерального «плавания по течению» власть наконец оказалась в руках человека, способного действовать.

Прежде всего новый правитель устранил «левую угрозу», которая, как отлично понимал Керенский, исходила от большевиков. Против них была развернута целая пропагандистская кампания. Во-первых, их (несправедливо) объявили зачинщиками мятежа; во-вторых, активно муссировалась тема «пломбированного вагона», немецких денег и шпионажа в пользу кайзера (тоже неправда). Развернулось следствие, не слишком озабоченное проверкой доказательств. Газеты выставляли ленинцев агентами германского империализма, нанятыми для развала российской армии. Особняк Кшесинской и редакцию «Правды» разгромили. «Теперь они нас перестреляют», — сказал Ленин и спрятался в финских лесах. Оставшегося в городе Троцкого арестовали.

Казалось, с большевиками покончено. Но, отшатнувшись от левого крыла революции, Временное правительство в лице нового «сильного человека» неминуемо сдвинулось вправо. Чтобы обезопаситься от будущих мятежей неконтролируемого столичного гарнизона, заложником которого являлась власть, Керенский сделал ставку на генералитет — другого выхода у него, собственно, и не было.

Главнокомандующим министр-председатель назначил всё того же Корнилова, сторонника твердых мер. Одним из первых приказов новый главковерх восстановил на фронте смертную казнь за дезертирство — без этого крайнего средства уберечь армию от окончательного развала считалось невозможным.

Лавр Корнилов

Сорокасемилетний Лавр Георгиевич Корнилов был боевым генералом, награжденным золотым оружием «За храбрость», дважды георгиевским кавалером. Храбрости ему действительно было не занимать. Во время катастрофического отступления 1915 года, окруженный, он дрался до последнего, был ранен и попал в плен. С третьей попытки бежал — и этим поступком прославился больше, чем