Салма обычно избегала глядеть в лицо дочери. Но теперь она не отвернулась. С заметным усилием, негромко, но отчетливо, произнесла:

– Уходи. Ты не наша дочь.

И только после этого опустила на лицо покрывало.

Дарда поднялась с земли. Она ушибла ногу, когда упала, и ей пришлось опереться на посох. Она не ждала от жизни ничего хорошего, и заранее готовилась ко всем возможным ударам судьбы. Но беда пришла оттуда, откуда Дарда ее не чаяла. Она могла представить что угодно, кроме того, что родители от нее отрекутся. И она была оглушена, потрясена, убита.

Неуклюже припадая на ногу, она побрела к распахнутым воротам. Брехливый пес лаял ей вслед и рвался с цепи.

Все эти годы она жила как во сне, хотя не сознавала этого, полагая, что так и должно быть. И лишь потом ей стало ясно, что сон этот был прекрасен. Все обожали ее, все заботились о ней – отец, мать, муж, слуги, подданные. Было одно существо, о котором должна заботиться она – сын, но такая забота не была тяжкой.

Нельзя сказать, что вся жизнь Даллы состояла из одних радостей и удовольствий. Она испытывала горе, когда умерли Адина и Тахаш, испытала боль при родах. Но всеобщая любовь, волнами накатывающая на нее, исцеляла, затягивая раны, прежде чем они начинали кровоточить. Может быть, окружающие втайне заботились и о себе. Они привыкли любоваться Даллой, а красота ее была столь совершенна, что сама мысль, что ее могут исказить рыдания, была неприятна. Впрочем, буйное веселье такой красоте тоже не подобало. Совершенству приличествует спокойствие.

Она и была спокойна. Спокойна и благожелательна. Об этом позаботились ее воспитатели. Давно минули времена, когда царицы и княгини Нира самолично вершили судьбами своих городов, доверяя мужьям и соправителям лишь дела войны. Теперь они ведали только заботами женской половины дворца. И многие восприняли такие перемены без сопротивления. Отдавая мужчинам власть, они одновременно избавлялись и от связанной с ней ответственности. А дочери этих княгинь и цариц уже не догадывались, что может быть как-то по иному.

В Маоне, где в прошлое правление старые традиции были еще сильны, княгиня Адина хотя бы присутствовала на совете, в суде, или на приемах послов. Далла была избавлена от этого бремени. Конечно, в нравы маонской знати проникли новые веяния, требовавшие, чтобы женщина вела более затворническую жизнь. Свобода допускалась лишь для жриц Мелиты. И, пусть Тахаш не был в восторге от чужеземных культов, против этого он ничего не мог возразить. Богиня недвусмысленно указала, что покровительствует дочери князя. Чудесное преображение Даллы привлекло в храм Маонской Мелиты множество паломников, как из Нира, так и из других стран. А где паломники, там и купцы и ремесленники. За полтора десятилетия Маон во многом изменил свой облик, утратил былую старозаветность и благолепие, стал более шумным и суетливым, но зато и заметно обогатился. Так что Тахаш, нравилось ему это или нет, вынужден был покровительствовать храму Мелиты. Да он ничего против и не имел. Он лишь озаботился тем, чтоб Далла не знала о некоторых крайностях культа – тех, о которых не стоит знать невинной девушке и дочери знатных родителей.

Верная Бероя, хоть и была ревностной прихожанкой Мелиты, так же делала все возможное, чтоб ничего не смущало покой ее любимицы. За это время она совершенно поседела, морщин на лице ее прибавилось, но оставалась по-прежнему бодра и сильна, легка на ногу, и никто не назвал бы ее дряхлой старухой. Она всегда была рядом с Даллой и могла гордиться тем, что пестует в княжеской семье уже третье поколение.

Она была рядом с Даллой, когда та играла в дворцовом саду с подругами, утешала ее после смерти Адины, наряжала и наставляла перед свадьбой, и она же вместе с повитухой приняла при рождении сына Даллы – Катана. Теперь она, разумеется, большую часть своего времени уделяла мальчику. Как ни любила она Даллу, а все же маленькие дети требуют большей заботы. Даже если они такие сильные и здоровые, как Катан.

Его Бероя никогда не носила в храм Мелиты. Культ перестал считаться чужеземным, но мальчику, тем паче наследнику княжества, это не подобало. Его следовало посвятить Кемош-Ларану, богу войны. Правда, этого бога в Маоне пока что не очень почитали, но, вероятно, это был вопрос времени. Ведь на трон воссел новый князь, Регем, сын Иорама. А Регем был родом из Зимрана.

Завоеватели явились в Нир примерно пять поколений назад. Утверждали, что будто бы из-за моря. Возможно. А возможно, что это были сородичи племен побережья – у них было немало общего и в языке и в обычаях. Во всяком случае, даже теперь новая знать предпочитала держаться подальше от гор и пустынь, привычных коренным народам.

И тем не менее "коренные" войну проиграли, несмотря на то, что для многих это было занятие обычное. Для многих. Но не для всех. Большинство жителей Нира было – и предпочитало быть землепашцами, пастухами, ремесленниками, торговцами. Со стороны моря пришли только воины. И хотя их было меньше, сражаться они умели лучше, их доспехи были прочнее, и они воевали на боевых колесницах, которых не знали в Нире.

Как водится, вместе с людьми сражались их боги. И Хозяин Небес отступил перед шлемоблещущим Кемош-Лараном. Утвердившись в Зимране, пришельцы воздвигли своим богам великолепные храмы, а старых богов если не изгнали, то изрядно потеснили. Хаддад одряхлел, говорили они, да он и не был никогда настоящим воином, а всего лишь пастухом облаков и погонщиком ветра. Кроме того, он давал слишком много воли своей Никкаль, и та отхватила под свою власть слишком много ремесел. Мелита знает только одно ремесло, но знает его хорошо.

А зимранские певцы, на все царство прославленные, примиряя новую и старую веры, пели о том, как однажды Мелита тайком взяла прялку и веретено Никкаль. И Никкаль, застав ее за прялкой, рассердилась на младшую богиню – нет, не за кражу, а за то, что занялась Мелита не своим делом. И пригрозила, что если еще раз застанет Мелиту за работой, то все ремесла свои передаст ей. И будет Мелита целыми днями прясть и ткать, и чесать шерсть, и сбивать масло. Испугалась Мелита, что даже ее бессмертная красота не выдержит столь тяжких трудов, огрубеют ее руки, обвиснут груди, растрескается кожа, и станет она согбенной, черной от солнца старухой. И поклялась она отныне не знать никакой работы, и занята лишь тем, что пробуждает любовь в людях, богах и животных. Эту песню знали даже в тех областях, где новых богов совсем не чтили, хотя там, конечно, вкладывали в нее совсем другой смысл, чем зимранцы, прославлявшие Мелиту Прекрасную.

Мало кто из пришлых привел с собой жен и наложниц. И обычные воины, особенно те, кто поселились вдали от Зимрана, довольно скоро смешались с местным населением. В Зимране – там блюли и происхождение и обычаи. Но – единокровных царевен и княжен на всех не хватит, а простолюдинок в законные жены брать не пристало. Приходилось жениться на девицах из нирской знати. Так что через два-три поколения мало кто из зимранских аристократов мог похвастаться чистотой происхождения. Из смешанной семьи происходил и Регем, муж Даллы. Он носил уже нирское имя (как и его отец, кстати), лицом и фигурой также мало напоминал своих иноплеменных предков, похвалявшихся ростом и сложением. Но, как ни пришлась ему по вкусу жизнь в провинциальном Маоне, вырос он в Зимране, и впитал тамошние обычаи если не с молоком матери, то с городским воздухом точно. О том, что раньше здесь жили как-то иначе, он имел представление смутное. Хаддад и Никкаль для него были мелкими идолами, принадлежавшими эпохе варварства. Он не стал насильственно прививать Маону почитание Кемош-Ларана. Это казалось ему изменой Зимрану, который был не только столицей, но и городом, где стоял главнейший храм воинственного бога. Иное дело Мелита, ее можно чтить везде. Тем более в городе, где жила любимица богини.