Клянусь Приапом! От стыда сгораю за Кристоса-кретина. Кролика от Роландоса Б. Вероломуса Парижского не получил. А ведь суетился.

Твой бывший хуй

Плания и Сильвия Синьорелли. 1966.

Фото Ролана Барта

Сильвио Синьорелли

Urbino, 5 мая 1976

Дорогой Ролан,

мы давно не получали от тебя вестей и немного беспокоимся, тем более что до нас дошли слухи о твоем плохом самочувствии. Заезжала Мелина (она неделю была членом жюри в Чинечитта), с которой мы провели приятный, хоть и несколько утомительный вечер. Плания, как ты знаешь, обожает «названную тетушку», а меня слегка раздражает ее «афинская» мифомания. Ну, неважно. Мелина рассказала, что несколько дней назад нашла тебя «в жутком состоянии». Ты с трудом позволил себя уговорить ненадолго встретиться в баре возле дома, приплелся, едва волоча ноги, бледный и апатичный, во время разговора нервно поглядывал то на часы, то на автобусную остановку. На вопрос, ждешь ли ты кого-нибудь, буркнул: нет. Мелина заметила (она исключительно наблюдательна, роль Мата Хари подошла бы ей больше, чем Антигоны и Электры), что при слове «нет» у тебя дрогнуло веко. Ты жаловался на мигрень, Мелина заподозрила депрессию. Даже если она ошибается, что-то происходит. Что с тобой, милый? От нас тебе нет нужды что-либо скрывать. Ты обследовался? Не церебральная ли это анемия или, не дай бог, какая-нибудь опухоль? Ты должен пройти обследование мозга, а если все в порядке, обратиться к невропатологу и терапевту. У меня есть давнишний знакомый в клинике Кошен. Могу попросить, чтобы он посоветовал тебе какого-нибудь хорошего диагноста.

Мы рады, что, несмотря на болезнь, ты не забросил проект, которым живут все наши. Однако меня беспокоит, что Мелина уговорила тебя сотрудничать с Яннисом. Она упомянула об этом, когда мы остались наедине, не желая при Плании затрагивать запретную тему. Время лечит раны, но медленнее, чем хотелось бы. Ролан, у меня в голове не укладывается, что ты мог возобновить знакомство с этим мерзавцем. Мелина, должно быть, неправильно тебя поняла. Пока ты сам мне не скажешь, буду считать это домыслами.

Еще два слова об энциклопедии. Меня несколько тревожат распространившиеся слухи. Ты проигнорировал мои предостережения — подбирать авторов не по личным мотивам (или хотя бы не только таким образом), повинуясь минутному импульсу и случайно. Когда эмоции улягутся, ты обнаружишь вокруг себя свору посредственностей и конформистов. Иные «дорогие коллеги» трактуют сотрудничество с тобой сугубо меркантильно и состряпают то, что гарантирует им должность или продвижение по службе.

Ролан, ты действительно не отдаешь себе отчет, скольких лентяев, неучей и склочников пригласил? Ты с такой легкостью позволяешь обманывать себя льстецам, цитирующим твои книги, которых они никогда не читали! Они делают тебе комплименты, а сами втихомолку посмеиваются. Ты ведь не маленький, чтобы не догадываться, какие выгоды сулит участие в публикации Коллеж де Франс. Плохо, что мы сразу указали сроки. Теперь поговаривают, что «Энциклопедия» — не более чем юбилейный сборник к твоему шестидесятипятилетию. Один твой коллега (фамилию предпочитаю окутать завесой милосердия) уже поделился со мной «отличной идеей» — после вручения «нашему милому Ролану памятного тома организовать для него вечеринку-сюрприз в Музее эротики на Монмартре».

Прости, что огорчаю тебя. На то я и друг, чтобы не прятать голову в песок. И еще одно. В знаках и символах пола в массовой культуре никто, кроме тебя, не разбирается, как, впрочем, и в семиологии эротической литературы. Эти главы должен написать ты. Поэтому умоляю тебя не пренебрегать здоровьем. Ты обязан позаботиться о себе, хотя бы ради «Энциклопедии», которая иначе не увидит свет.

Теперь что касается твоего курса. Торжественное открытие намечено на первое августа, а вы с Эдмундом, очевидно, приедете в конце июля. Я отремонтировал чердак, так что в этом году в вашем распоряжении будет два этажа. На твой цикл лекций записалось рекордное число студентов, ровно полсотни. Некоторых мы знаем, во всяком случае по фамилиям. Главным образом это диссертанты и ассистенты из мелких, но зачастую тем более амбициозных университетов. Для большинства, как и для Эдмунда, нам удалось получить государственные и частные стипендии. Благодаря тебе к нам съедется цвет молодой итальянской гуманистики, которая перед тобой преклоняется.

Плания хотела бы защитить диссертацию, которой стольким тебе обязана, еще в этом году. Сомневаюсь, однако, что успеет. Сейчас она на этапе проверки собранных материалов и нуждается в твоей помощи. Я не хочу тебя беспокоить и делаю это вместо нее. Несколько раз слышал, что на конференции в Принстоне наша Ксантиппа и твой Жан-Пьер поспорили. Население римской Италии к началу нашей эры она оценивает в восемь миллионов, он — в семь. Плания полагает, что римлян было немного больше, около шести миллионов свободных граждан и гражданок, полтора миллиона рабов, в общей сложности — семь с половиной. Что ты об этом думаешь?

Ты разбудил в Плании амбиции, которые порой превосходят ее возможности. Как мне кажется, тщательно проанализировать нравственность и сексуальные обычаи в рабской среде невозможно. Точные данные отсутствуют. Плании удалось лишь установить, что до III в. н. э. рабам не разрешалось вступать в брак. Теперь она ломает голову, как интерпретировать этот факт? Как сознательную политику Рима — держать рабов вне закона и цивилизации, в скотском состоянии? Такова гипотеза Плании. Я, впрочем, считаю, что одно не исключает другого — брак просто являлся составной частью римского гражданства. Разница небольшая, но все же…

Плания пришла к выводу (тут я с ней согласен — ситуация не изменилась и по сей день), что наибольшее значение придавали браку простые люди. Для них он был своего рода «крышей над головой»: давал ощущение безопасности и стабильности, облегчал воспитание потомства. Право создать легальную семью более всего ценило первое поколение римских граждан, то есть вольноотпущенных. Хороший пример — Гораций, сын вольноотпущенного, сборщика налогов на аукционах в апулейском городке. Сколько же этому маленькому человеку пришлось горбатиться, отказывая себе во всем, чтобы послать сына учиться в Афины! Как же он, должно быть, радовался его успехам! Хорошо говорит о Горации то, что он отцу долг отдал (с поэтами это случается не так уж часто), приведя в своих стихах его заветы — «жить бережливо и расчетливо». Сборщик налогов выбивал у сына из головы мысли о «платной любви», предостерегал перед «замужними». Эти заветы мне постоянно цитировал собственный папочка. И тоже, точь-в-точь как папа Горация, ставил в пример знакомого присяжного заседателя.

Я упомянул Горация, чтобы ты понял, о каких сатирах идет речь и что я наблюдаю. Плания подчеркнула «и меня это уберегло от пагубных пристрастий», а на полях нацарапала: «не все папочки насилуют дочек». У меня сжалось сердце. Мы никогда не говорим о подростковых годах Плании. Но мне кажется, ужасные воспоминания вновь стали ее тревожить. Как бы я хотел, чтобы Плания мне открылась. Ролан, не думаешь ли ты, что ей пошел бы на пользу психоанализ? Или даже исповедь. Во всяком случае теоретически. Едва я поставил точку, у меня перед глазами возник наш пухлый дон Джованни со своим огромным слоновьим ухом. Несчастная грешница еще из церкви вернуться не успеет, а он уже раструбит, кому она наставила рога.